Дом

— Вот уж наговорили вам вздор всякий! — возмутилась Клавдия Ивановна такому вранью, — Его один раз чем-то сверху приложило и всё!

— А кто его приложил? — вкрадчиво спросил незнакомец.

— Да ни кто! Он как стоял, так и распластался, словно сверху что свалилось.

И тут Клавдия Ивановна опомнилась и поняла, что дала показания против своей воли.

— И никого вокруг не было? — поинтересовался сотрудник, — Ни единого человека? Улица пустая была?

— Почему, — вздохнула Клавдия Ивановна, — Были прохожие. Только они все мимо шли.

Близко к нему никто не подходил.

— А потерпевший что делал?

— Ничего не делал. Стоял и на небо смотрел. То ли ждал кого-то, то ли ворон считал.

— Вот и спасибо вам, помогли следствию, — улыбнулся сотрудник, — ну мы вас ещё вызовем для дачи показаний. Поэтому прощаться не будем. Всего хорошего.

— До свидания, — поджав губы, ответила хозяйка. Она как никогда была недовольна собой, чувствуя себя полной дурой, попавшейся на дешевый трюк с соседями. Не мог никто из соседей рассказать такую несуразную глупость. Не мог. Хорошо хоть про Сеню не ляпнула. Она уже было закрыла дверь за вежливым и слащавым милиционером, как тот, остановившись на полпути, вдруг обернулся.

— А причем тут Сеня? — спросил сотрудник и перестал улыбаться, разом утратив все свое обаяние. И только тут пенсионерка запоздало подумала, что удостоверение он ей не показывал. А она и не спросила. Словно холодная щупальца осьминога прошлась по спине.

— Не причем, — прошептала Клавдия Ивановна, пятясь назад под взглядом маленьких, но таких больших водянистых глаз. И чувствуя, что теряет сознание, и ещё что-то большее, чем сама жизнь.

***

Дверца старого холодильника была распахнута, уже бог знает, сколько времени.

Семен созерцал его содержимое. Съестного осталось не так уж и много. Початая банка соленых огурцов, пачка маргарина, который упорно выдается производителем за сливочное масло. Краковскую колбасу он доел вчера или позавчера и зачем-то оставил от неё попку с веревочкой, что так и закатилась между тремя сырыми яйцами. Осталось так же: засохшая горбушка бородинского, две или три сморщенные морковки в ящике для овощей и картошка с обильными и длинными ростками, отчаянно пытающимися дать всходы. В углу холодильника покоилась забытая литровая банка с квашеной капустой. Семен отстраненно рассматривал, обреченный сварится «в мундире» картофель, и размышлял над странностью бытия.

Вот, кажется, только жизнь начал по-человечески, смирился с несовершенством других, а иногда простой неблагодарностью и подлостью, снисходительно смотрел на все неприятности и суетность жизни, зная, что главное для него это творчество, в котором он бог и создатель, и судья. Вот только начал нащупывать тонкую нить истинного совершенства и приближаться к ней пусть медленно, как улитка, но приближаться.

Он гордился в тайне этой своей находке, сознавая, что прав был Сальвадор Дали в 50лет сказавший: «кажется, я научился рисовать». Не фарс это был, и не показная фраза, хотя показного в жизни Дали было много. К пятидесяти годам Сальвадор действительно ощутил себя мастером. Нельзя же было всерьез воспринимать его вопли о собственном мастерстве и гениальности, когда ему было всего лишь двадцать?

Так неужели Семен обречен, закончить свою жизнь как эта картошка? Так и не дать всходы? Не прорости в будущее своими полотнами? А тихо умереть с голоду в собственном доме на краю вселенной? Бог с ними, с полотнами. Но он так и не достигнет вершины мастерства. И эта мысль его чрезвычайно тяготила и ввергала в уныние. Но он не давал себе унывать, а работал и работал, пока не начинал падать от усталости. Тогда наскоро перекусив, он ложился спать на диванчике в мастерской. И думая перед сном о том, что Бог дал ему шанс, что он не погиб, во время странного катаклизма, а всё ещё может работать. Все ещё непостижимым образом течет вода в кране, горит свет, а значит, есть электричество. Телевизора и радио Семен не держал в доме принципиально, считая время проведенное за телевизором, напрасным. Правда мобильник заткнулся и унылым голосом пояснял, что он вне зоны покрытия. Но это мелочь. Звонков от кого-либо кроме владельца гостиницы, жаждущего обрести свои пейзажи, Семен не ждал. И это даже было, кстати, что тот ему не дозвонится. Пришлось бы объяснять сложившуюся ситуацию. А такую ситуацию, в какую попал Семен можно рассказывать либо психиатру на приеме, либо какому-нибудь отчаянному уфологу. Украли, понимаешь, вместе с домом братья по разуму, и держат, черте знает где. Но все это мелочи. Главное, что он жив. Хорошо ещё было то, что не шагнул он тогда с крыльца в бездну. Не поддался паники. На крыльцо он всё же выскочил. Животный ужас гнал его прочь из дома, сотрясаемого неведомыми силами. Но оказавшись на крыльце, он внезапно понял, что под ним бездна. Ничто. И он остановился на краю бездны, чувствуя, что последующий шаг будет последним. Что он канет в это ничто, растворится в нем без остатка. И последующие два дня после катастрофы он изучал это НИЧТО.