Дом

Михаил стучал рюмками, потом громко и долго жевал, чавкая и роняя крошки пирога. Пришел, сильно топая застывшими ногами, Юрий. Входя «а кухню, задел плечом косяк.

— Налил глаза, — буркнула Наталья.

Оправдываясь, он сказал, что заглянул к «корешу» и там — угостили. А он бы и еще не прочь.

На кухне началось позвякиванье, постукиванье, бульканье, жеванье и бестолковый крикливый разговор. «Пьют брагу», — догадалась Наталья. Но брага тяжела, упьются. И Наталья крикнула в кухню:

— Там, у порога, поллитровка холодится. — Подумав, добавила: — Смотрите не упейтесь.

Мишка заорал дурным голосом:

— Молчать!

Наталья сухо усмехнулась. Она надела шерстяное красное платье и теперь чепурилась перед зеркалом. Подмазав помадой губы и защемив уши в тяжелые клипсы, она спрыснулась духами — слегка, под мышками намочила посильнее. Пошла в кухню. Михаил, уже порядком опьяневший, мотал и тряс башкой. Юрий уронил голову на стол, в коричневую лужицу пролитого бражного сусла. Пустая бутылка. На клеенке — огрызки пирога, окурки.

Свиньи эти мужики, погибели на них нет! Так хорошо было, и вот…

— Мишка! Пора!..

Тот покорно встал. Помогая ему одеться, а потом одергивая на муже пиджак, услышала Наталья грохот падающей табуретки, звон чего-то разбившегося, затем рвотные звуки. Наталью брезгливо перекосило, мелко задрожали ее руки.

— Нет, — сказал Мишка. — Нет, ты послушай…

Он склонил голову набок и широко улыбался, прислушиваясь. Снова загремело на кухне, и сильно, потом что-то рухнуло тяжело и мягко. Мишка пошел и глянул. Дико захохотал, восторженно хлопая себя по ляжкам.

— Наташка, он облевался! Говорил, не пей водку… Помоги нести!

В ней закипело жгучее. «Сам неси», — хотелось крикнуть Наталье. Потом: «Пусть остается». Но вспомнила горячую печь. Чего доброго, еще и пожар устроит. Она пошла на кухню: Юрий был страшно тяжел. Его перенесли в комнату и положили на пол.

Пришлось раздеться и замыть пол. И Наталью мутило. С Мишкой не случалось таких штук. У него был крепкий желудок, и Наталья не имела привычки. Поэтому казался Юрий весь липким, пропитанным, дурно пахнущим.

Наконец оделись. Мишка, ощипываясь, как петух перед ненастьем, разглаживал воротник пальто, укладывал его красивее. Наталья одергивала новую, черную, пахнущую рыбьим жиром дошку.

— Ты скоро? — спросил Мишка (ему было жарко).

— Сейчас. Пудрюсь вот.

Наталья, придвинувшись почти вплотную к зеркалу, ваткой клала тонкий слой пудры.

— Догонишь, — буркнул Мишка и ушел.

А она все водила ватой по лицу, но глаза ее прикипели к фигуре Юрия, отразившейся в зеркале. Зрачки набухли. А тот встал на четвереньки, потом, уцепившись за кровать — ее кровать! — поднялся медленно-медленно. Он постоял, качаясь, и вдруг плюхнулся. И ловко, даром что пьяный. Голова его упала к стене, ноги он затянул на постель, сначала одну, потом другую.

Двумя угольно-черными пятнами виднелись его башмаки на чистеньком пикейном одеяле. Отглаженное, беленькое, как снежиночка, а этот лег свинья свиньей, наделал пятен. Так бы и вдарила его.

Наталья сжала кулаки до боли и потрясла ими.

— А-а-а, — заворочалось в горле Юрия. Наталья выскочила из комнаты. Шептала бешено:

— Дерьмо! Мерзавец!

Она на мгновенье остановилась в кухне, глядя, все ли в порядке. Как будто все — печь закрыта плотно, плита — красная. Ничего, пока ходят, угли и прогорят. Она толкнула печную заслонку, перекрыв трубу, и бросилась в дверь.

6

Ночь установилась глухая, смутная. Снег поскрипывал громко. Виднелся он неопределенно, серой мутью, и было не ясно, куда шагнешь, в яму или ступишь на какую-нибудь снежную шишку.

Заборы и дома расплывались, всюду мерещились бандиты, прячущие лица в воротник. Лениво и будто нехотя доносились сюда, на окраину, городские праздничные звуки — металлическая речь громкоговорителей, людские голоса.

Временами, ухнув, взлетали яркие букеты ракет, и кривая улица вздрагивала и словно бы всплывала со всеми своими нерадостными, давно надоевшими подробностями. И в зависимости от огней — розовых, синих или зеленых — она выглядела только более или менее противной. Выли собаки.

Мишка в гостях упился, он не шел, а падал.

Упав, шарашился в снегу, весь облепленный, белый, бормотал невнятное. Приходилось его поднимать. Хорошо, если рядом был палисадник и Михаила можно было прислонить к нему. А так и сама не раз падала. Доха забилась снегом, подол платья был мокрый.

— Горе ты мое! — вскрикивала Наталья временами, а один раз даже ударила Мишку с размаху по щеке. Тот мотнул головой и хихикнул.

Она продела голову под руку Михаила и повела. Мучительна была дорога, а все же Наталье не хотелось, чтобы она кончилась. Совсем не хотелось.

Первый раз в жизни она не спешила домой. Но Мишка, черт пьяный, упорно сам двигался в нужную сторону. К тому же он потерял рукавицы и мог поморозить руки.

Надвинулась черная громада спящего дома. Ни огонька — все квартиранты разошлись, все в гостях. Хорошо им, светло, тепло. А навстречу со двора рвется тонкий вой собаки: тяжелая жалоба озябшего, одинокого, навсегда прикованного цепью существа.