— Это напоминает мне о том, как некоторые диалектические идеалисты и феноменалисты пытались преобразовать художественную истинность в функциональную философию. Знаешь Джасперса, Спинозу, Иммануила Канта? Художественный образ, если его преследовать, становится бессмертным символом, частичкой художника, который, в некотором смысле, будет жить вечно. Бессмертие равно спасению, а природа, по Спинозе, равна Богу. Поэтому, когда ты используешь части костей для создания своих произведений, они равны Богу, потому что фрагменты костей происходят из природы. Остальное сходит к общему суммированию Кантовского художественного трансцендентного идеализма, по существу, к частям философии, в которых говорится: спасение для художника равно бессмертию, кости происходят из природы, а природа равна Богу; Христос, символизируемый крестами во всех твоих работах равен спасению. Уравнение заканчивается там, где оно начинается, и решает себя через свой собственный вопросительный цикл.
Под углом, под которым он стоял, Мелвин не мог видеть, как соски Гвинет под обтягивающей футболкой затвердели и приняли форму шипов футбольных бутс.
Она не смотрела на него, но прошептала:
— Наконец-то. Кто-то меня понимает.
Мелвин притворился, что больше сосредоточен на внешне интересных, но в конечном счете посредственных костяных мозаиках.
— Вау, ты действительно очень талантлива. Эти дощечки прекрасны… и так многозначительны тоже, — сказал он, но все время думал:
— Ты очень умён, — похвалила его Гвинет.
— Я хорошо учился в школе.
— Можно сказать, что ты тоже художник, ты же журналист.
— Я стараюсь изо всех сил.
— Так приятно, что я стану частью твоей семьи, когда мы с твоим отцом поженимся.
— Да, думаю, это значит, что ты будешь моей мачехой.
Наступила пауза. Она закурила сигарету, которая пахла приторно; её бумага была розовой. Это была не марихуана, Мелвин пробовал это дерьмо, когда учился в колледже. В этот момент он поймал её очень оценивающий взгляд в отражении зеркала, стоящим за дверью.
Член Мелвина… начал вставать.
Она сказала очень спокойным и нежным голосом:
— У нас с тобой много общего.
— У нас…? — Ее соски были клепаными; на самом деле, они выглядели… как заклепки! — Ох, в смысле — искусство, философия, конечно, — он пытался казаться крутым.
— Ты знаешь, что ты очень привлекательный молодой человек.
Мелвин нахмурился. Дверное зеркало показало ему его детальное отражение: тощие, сутулые плечи, кривые зубы, шея, как у цыплёнка, с торчащим адамовым яблоком, как его пенис в штанах.
В общем, он был типичным ботаном.
— Я… Да?
— Спасибо тебе за приятные слова о моём искусстве, — сказала она. — Ты не только привлекателен, но и очень умён. Я думаю, мы будим хорошими друзьями.
Он попрощался, затем побежал в свою комнату мастурбировать.
6
Конечно, вышеупомянутый запутанный эпизод, смущающее описывающий первое впечатление Мелвина о работе Гвинет, произошёл задолго до его назначения писать о доме Винчетти, это был авторский инструмент для продвижения повествования таким образом, потому что это более интересно, чем если бы было начинать сначала писать линейно и продолжать так до конца. Однако иногда это не работает, оставляя повествование искаженным, свернутым и, казалось бы, бесцельным.
7
Это произошло за двадцать четыре часа до того, как Мелвин проедет достаточно большое расстояние и остановится возле китайской забегаловки, где и познакомится с проституткой по имени Чокнутая Ширли, которая сидела в мусорном баке и ела помои, и которая потом с радостью передёрнула Мелвину и рассказала ему кое-что об этом старом доме…
Отец сначала как будто был озадачен чем-то, его и без того хмурый лоб стал ещё морщинистей.
— И
— В Пеннеллвилле, — ответил Мелвин, — ну, или точнее где-то в его
— А, так это поездка по работе.
— Конечно, па. — Мелвин быстро выдумал безобидную ложь. — Я пишу статью о классических домах в северной части штата. — Он подумал, что неразумно рассказывать отцу правду, что на самом деле он едет писать
— Великолепно, — одобрил его отец. — Это будет отличный опыт для тебя — отправиться на новое место, познакомиться с новыми людьми, заняться чем-нибудь.