Долина Виш-Тон-Виш

— Желает ли мой брат снова узнать, что я вижу? — спросил он, выждав после оставшегося без ответа вопроса девушки время, достаточное, чтобы убедиться, что его соратник не расположен ответить.

— Что же видит теперь сахем вампаноа? — спросил Конанчет гордо, не желая показать, что случилось некое происшествие, прервавшее тему их разговора.

— Зрелище, которому не поверят его глаза. Он видит большое племя на тропе войны. Много храбрецов и вождь, чьи отцы сошли с облаков. Их руки в воздухе. Они наносят крепкие удары; стрела проворна, а пуля не видно как летит, но она убивает. Кровь бежит из ран, и она цвета воды. Сейчас он не видит, но он слышит! Вот крик охотников за скальпами, и воины радуются. Духи в блаженных охотничьих землях с радостью выходят встречать убитых индейцев, ибо им знаком крик, издаваемый их сыновьями, когда снимают скальпы.

Выразительное лицо молодого сахема непроизвольно ответило на это описание сцены, через которую он уже прошел. И для столь бывалого человека оказалось невозможным предотвратить быстрый прилив крови к сердцу, которое желания воина всегда заставляют биться сильнее.

— Что еще видит мой отец? — спросил он, причем торжество незаметно закралось в тон его голоса.

— Гонца. А еще он слышит… мокасины женщин!

— Довольно! Метаком, женщины наррагансетов не имеют вигвамов. Их деревни лежат в золе, и они идут вслед за юношами ради пищи.

— Я не вижу ни одного оленя. Охотник не найдет оленины на вырубке бледнолицых. Но кукуруза полна молока. Конанчет очень голоден; он послал за своей женщиной, чтобы поесть!

Пальцы той ладони, которая сжимала топорище томагавка, казалось, погрузились в дерево. Сам сверкающий топор слегка приподнялся, но яростный блеск негодования ослаб, когда гнев молодого сахема улегся и величавое спокойствие опять утвердилось на его лице.

— Хватит, вампаноа, — сказал он, гордо взмахнув рукой, словно преисполнившись решимости больше не позволять себя смущать языку своего коварного соратника. — Мои юноши издадут боевой клич, когда услышат мой голос, и они убьют оленя для своих женщин. Сахем, у меня своя голова на плечах.

Филип ответил на взгляд, сопровождавший эти слова, взглядом, который угрожал местью. Но, подавив гнев со своей обычной мудростью, он покинул холм, напустив на себя вид, изображавший больше сочувствие, чем негодование.

— Зачем Конанчет послал за лесной женщиной? — повторил тот же нежный голос рядом с молодым сахемом с меньшей робостью представительницы другого пола теперь, когда беспокойный дух индейцев тех областей исчез.

— Нарра-маттах, подойди ближе, — приказал молодой вождь, изменив низкий и горделивый тон, которым обращался к своему неутомимому и дерзкому соратнику по оружию, на тон, лучше подходивший для нежного уха, которому предназначались его слова. — Не бойся, дочь утра, ибо те, кто вокруг нас, принадлежат к народу, привыкшему видеть женщин у костра Совета. Теперь взгляни открытыми глазами. Есть ли что-нибудь среди этих деревьев, что напоминает старинное предание? Ты когда-нибудь видела такую долину в своих снах? Не приводил ли к тебе Великий Дух темной ночью вон тех бледнолицых, которых пощадили томагавки моих юношей?

У нее был дикий и неуверенный взгляд, но при всем этом он не был совершенно лишен проблесков пробудившегося разума. До этой минуты она была слишком занята попыткой угадать, зачем ее позвали, чтобы разглядывать окружавшие ее картины природы. Но когда ее внимание так прямо обратили на них, ее глаза схватили каждый предмет в отдельности и все их вместе с четкостью, отличающей тех, чьи способности обостряются опасностью и необходимостью. Перебегая из стороны в сторону, ее быстрые взгляды окинули отдаленную деревню с ее маленьким фортом, строения на ближних участках, пологие зеленеющие поля, благоухающий сад, под тенью листвы которого она стояла, и обугленную башню, высившуюся в его центре, как некий угрюмый памятник, поставленный там, чтобы напоминать зрителю, что неразумно слишком доверяться приметам мира и безмятежности, царившим вокруг. Откинув назад локоны, падавшие ей на виски, недоумевающая женщина озабоченно и в молчании вернулась на свое место.

— Это деревня йенгизов! — сказала она после долгой и выразительной паузы. — Женщина наррагансетов не любит смотреть на вигвамы ненавистного племени.

— Послушай! Лживые слова никогда не входили в уши Нарра-матты. Мой язык говорил как язык вождя. Ты пришла не из сумаха, а из снега. Эта твоя рука не похожа на руки женщин моего племени; она мала, ибо Великий Дух сотворил ее не для труда; она цвета утреннего неба, ибо твои предки родились близ места, где встает солнце. Твоя кровь подобна родниковой воде. Все это ты знаешь, ибо никто не говорил лживо в твои уши. Скажи, ты никогда не видела вигвам своего отца? Разве его голос не нашептывал тебе на языке его народа?

Женщина стояла в позе, которую могла бы принять сивилла111, завороженная и полная внимания, вслушиваясь в темные повеления таинственного оракула112.