Долина смерти. Век гигантов

Минута шла за минутой; вырастали часы; часы уходили в вечность. Наконец, над головой блеснул утренний рассвет, а рабфаковец все лежал и думал, что вот сейчас он встанет и крикнет Митьке, тревожный голос которого был опять подле ямы. Он слышал, как Митька рассуждал сам с собой, строя дикие предположения. Ему было смешно, но даже улыбнуться он не мог.

Митька ушел искать горы, и рабфаковец подумал, что вряд ли он увидит оттуда яму.

Потом послышался хруст сухой хвои. Приближались люди на лошадях, они молчали. Рабфаковец, чувствуя, как похолодели его конечности, словно у мертвеца, последний раз подумал, что вот сейчас не мешало бы крикнуть, иначе ему крышка. И опять не смог крикнуть. Тогда кто-то крикнул вместо него. В голосе он узнал своего заклятого врага Сидорина и обрадовался ему, как другу.

Кто-то спустился в яму. Чьи-то руки, не отличавшиеся излишней мягкостью, пропустили под его плечи веревку. Веревка натянулась, и рабфаковец попал в царство света и живительного тепла. Его веки были закрыты, даже их он не мог поднять.

Его грубо обыскали, переворачивая без нежностей, выворачивая карманы без зазрения совести и пиная ногами с большим мастерством. Потом два голоса — один за другим — злорадно крикнули: «Дохлый!» — и оставили его в покое.

Занятый решением остро поставленной дилеммы, дохлый он или не дохлый, рабфаковец не обратил большого внимания на то, что авантюристы, вскрыв его сумку, нашли там географическую карту.

— Все-таки я не дохлый, — решил он, когда его взваливали на спину лошади. — В мире существует одна материя, — продолжал он философствовать, мотая руками и ногами в такт хода лошади. — Если же допустить, что мне вышла крышка, значит, я сейчас слышу и соображаю каким-то бестелесным духом. Чепуха. Идеалистика. Я живой…

Его провезли недолго и, в подтверждение правильности решенной им дилеммы, причинили ему острую боль в коленном суставе. Это произошло оттого, что правая его нога подвернулась под туловище… Стукнул камень, преградивший в пещеру доступ живительного тепла и воздуха.

Через несколько минут рабфаковец почувствовал, что начинает задыхаться. Борьба между роковым оцепенением и острым желанием жизни возобновилась с новой силой. Длилась она еще несколько минут, и сила жизни победила.

Сконцентрировав всю свою волю на одеревеневших мышцах левой ноги, рабфаковец смог, наконец, толкнуть ею отгораживающий его от солнца и воздуха камень. Выползал из пещерки он, подобный змее, окоченевшей от холода. Конечности не слушались. Но как только знойное светило насквозь пронизало своими лучами оцепеневшее тело и наполнило теплотой застывшую кровь, рабфаковец встал на ноги. Массажем он быстро восстановил нормальную циркуляцию крови, а вместе с тем и отчетливость мысли.

— Нужно догнать бандитов. Нужно во что бы то ни стало лишить их возможности использовать карту. — Что мысль эта явилась не как следствие летаргической расслабленности мозгов, а как результат зрелого размышления, не признающего препятствий и оттяжек, показало поведение рабфаковца. Он во всю прыть, несмотря на боль в коленном суставе, пустился догонять бандитов.

Они, видимо, не спешили, так как уже через полчаса рабфаковец завидел их. И только тогда он сообразил, что гонится за хищниками с голыми руками: у него не было ни карабина, ни револьвера, ни даже перочинного ножа — бандиты все забрали… очистили до последней нитки…

Сдержав свою прыть, рабфаковец, тем не менее, продолжал преследование, прячась за стволами деревьев. Он рассчитывал на помощь всемогущих обстоятельств.

Теперь всадники благодушно беседовали. Сидорин то и дело заливался отрывистым деревянным хохотом, чем-то дразня своего мрачного товарища. Тот огрызался в ответ, впрочем, вполне миролюбиво. Подкравшись на расстояние четырех-пяти саженей, невидимый наблюдатель услышал приблизительно такой разговор:

— Аполлон, Аполлон, так сколько, говорите, домов отобрали у вас большевики?…

— Пять, сволочи…

— А где?… Один на Лубянке, другой?…

— …другой на Полянке, третий на Якиманке, четвертый на Поварской, пятый на Тверской…

— Хе-хе-хе… ловко!.. В рифму отбирали… А сколько они вам оставили?

В ответ на второй вопрос Аполлон мрачно засопел носом и сосредоточенно уставился в сторону. Сидорин опять раскатился деревянным смешком.

— А что мы с вами сделаем, когда у нас будет детрюит?… — снова задал вопрос Сидорин и с видимым наслаждением стал ждать ответа.

Аполлон круто повернулся в седле и выпалил, смакуя:

— К чертовой бабушке взорвем Кремль, передавим большевиков, расколем черепа комсомолятам, передушим пионеров!..

«Маньяки, — заметил себе рабфаковец, — надо их поскорее ликвидировать».

…Неожиданно рокот лесного водопада покрыл птичий гомон и оборвал разговор полоумных друзей. Седая скала открыла белую, как снег, и пушистую, как вата, ленту студеной воды. Авантюристы, томимые зноем и жаждой, резко свернули в сторону соблазнительной влаги.