Долина смерти. Век гигантов

У дьякона отросшая шевелюра стала на дыбы: ведь говорили про него! Они думают, что он впотьмах оступился и свалился в какую-то башню… «Но с какими целями вы ко мне идете?» — задал дьякон мучительный, безмолвный, правда, вопрос навстречу приближающейся группе. На вопрос немедленно последовал ответ голосом того же человека:

— Нам сказал: связать и покладит в башнэ… Ва, а веревка есть?…

— Есть. Есть… — ответило несколько голосов сразу. Потом тот же предусмотрительный голос:

— А еслы он будут стрэлять?…

— Пристрелить, как бешеную собаку… — ответил на этот раз кто-то на чистом русском.

Шлепая босыми ногами, дьякон пустился бежать в обратном от голосов направлении: ему так претили новые убийства.

То и дело натыкаясь на бугроватые стены, ногами попадая в горячие лужи, он пробежал недолго. Мучительная боль во всех частях тела и в разодранной коже скоро остановила его. В измученной душе напружилась волна негодования и возмущения:

— Почему я должен бежать, а не они, ну-ка?… Разве я не сильней их?… Я им сделаю предупреждение, если они не оставят меня в покое, тогда… о, господи…

Он разыскал в стене объемистую нишу и залез в нее. Голоса, за время его бегства совсем угасшие, скоро опять загортанили невдалеке.

— Он будут стрэлят — я знай… Вай, вай, он отчаянны чалавэкы…

— Господи, про меня говорит… — шептал дьякон. — Что я ему сделал?… Откуда он меня знает?… Где он меня видел?…

Обладатель голоса, произносившего слова чисто, без акцента и неправильностей, видимо, играл роль старшего. Ему часто приходилось подбадривать робких во тьме туземцев, в то же время чувствовалось, что и он сам порядочно трусит.

— С фонарями вперед… — сказал он, и в этот момент дьякон, выставив голову из ниши, увидел яркий луч света.

— Сто-ой. Сто-ой. Ну-ка?… — внезапно заорал он. — Сто-ой во имя бога! Кто б вы ни были, сто-ой — иначе все до одного погибнете…

Сразу голоса смолкли и фонари потухли, но жидкая хлюпающая грязь указывала, что продвижение вперед имеется.

— Сто-ой, — снова прокричал дьякон, мучительно сознавая, что неизбежное — неизбежно.

Хлюпающие шаги продолжались…

Тогда он, протянув руку со своим оружием, повел ею несколько раз от одной стены хода к другой.

— Всс… всс… всс… — нежно просвистала палочка.

Раздирающие душу крики… зверские проклятия на двух языках… револьверные выстрелы… Потом мучительные стоны…

Дьякон для полного успокоения себя еще несколько раз поводил палочкой — стоны угасли… воцарилась могильная тишина. Лишь рокочущие звуки сверху говорили о какой-то страшной мести.

В первый раз за все время своего обладания палочкой он рыдал. Рыдал, прислонясь головой к бугристому камню, и тонко-жалостно подсвистывал исцарапанным носом.

Его страдания были безмерны, а измученная мысль не находила выхода. Бога он не хотел трогать, слишком хорошо зная из опыта длинных лет, что возлагать на бога надежды — занятие пустое и пагубное; другое дело, рекомендовать это пастве — паства платила за бога звонкой монетой. Кстати сказать, к существованию небесных сил он стал относиться двусмысленно: когда трусил перед «карающей десницей всеблагого», когда потихонечку проклинал, имея некоторую уверенность, что его проклятий никто ни на небе, ни на земле не услышит.

В последнее время, впрочем, он больше склонялся к первому, и все же в этот раз к «всеблагому» не обратился.

Но… его страдания были безмерны, а измученная мысль не находила выхода. Тогда горькая накипь его души претворилась в гнев. Гнев вылился на лишенный сознания предмет — на фатальную палочку.

— О, ты стерва… — тискал он в руке свинцовую головку. — Ты испортила мне жизнь… Ты сатанинское наваждение. Измышление сумасшедшего… Я тебя уничтожу. В порошок сотру. Развею на все четыре стороны… Ты — корень всех моих зол и страданий… О, дьявол, дьявол…

Но вместо того, чтобы привести в исполнение свою угрозу, он внезапно успокоился, в гневе разрядив скопившуюся реактивную энергию. Успокоился, и старое решение, бродившее в его душе в последние дни, оформилось твердо.

— Я должен удалиться от мира… уйти от людей… В мире ходят грех и скверны… Я должен очистить свою жизнь постом и покаянием… Палочку я где-нибудь зарою, чтобы она больше не служила источником смертоубийств и страданий… ни моих, ни кого бы то ни было…

С этим, более чем твердо созревшим, решением он ретиво двинулся в путь и… споткнулся на горе трупов… упал в теплую соленую лужу.

— Кровь!.. Кровь!.. — вырвалось у него дикое, исступленное.

До сих пор ему лишь издалека и мельком приходилось видеть кровь своих жертв, а здесь он чуть ли не буквально окунулся в нее. В таком виде ему пришлось пройти минут пять, чтобы отыскать горячий ключ. Здесь он содрал с себя все лохмотья и остатки ботинок, принял ванну, а потом… снова вернулся к горе трупов.