Долина долгих снов

Густые облака, окутывавшие скалы, ускорили наступление темноты. Увайс полз вверх всю ночь, не останавливаясь ни на минуту, и всё-таки альбиносы почти догнали его. Утром, когда на мгновение разошлись облака, Увайс увидел белые фигуры, совсем недалеко от себя, а потом долго слышал их резкие голоса, долетающие из облаков. Однако днём альбиносы двигались заметно медленнее. Нужно было воспользоваться этим и как можно дальше оторваться от альбиносов. Мальчик забыл об усталости, об обломанных ногтях на пальцах рук, о изодранных в кровь коленях. Его сознанием неотступно владела одна мысль: уйти от альбиносов, не дать им догнать себя, каких бы усилий это ни стоило.

Но к вечеру Увайс совсем обессилел. Хотелось спать, руки и ноги стали тяжёлыми, как гранитные глыбы.

Он понимал, что больше не выдержит. Ещё несколько десятков метров — и конец.

Даже утро не принесло обычной радости, так как для Увайса и ночь и день слились теперь в сплошную полосу неимоверных страданий, от которых, — он это чувствовал, — вот-вот разорвётся его маленькое сердце.

И как же он обрадовался, когда его рука вместо голого камня нащупала, наконец, мокрую, прохладную подушку снега! Это был снег его родных гор, тот снег, который давал начало быстрым рекам киргизских долин.

Взобравшись на отлогий склон, Увайс натирал снегом лицо и руки, катался по снегу, смеялся и плакал от радости и даже затянул какую-то киргизскую песню — громкую и раздольную, как бескрайние долины в предгорьях Тянь-Шаня.

Весело двинулся он вверх по склону, зная, что теперь уже альбиносам не догнать его. Он не слышал, как испуганно закричали альбиносы, ступив на холодный, скрипучий снег, не слышал сурового голоса их начальника, подгонявшего своих подчинённых. Не видел Увайс, как альбиносы, выйдя из облаков и попав на сияющий под сказочно ярким солнцем снег, попадали на землю и так пролежали до самого вечера. Солнце ослепило их, привыкших, как чёрные нетопыри, к ночной жизни, и они не могли сделать дальше ни одного шага.

Зато Увайс, забыв об усталости, бодро шагал по склону, подставляя свое исхудалое, но весёлое лицо под солнечные лучи, которые падали и падали из голубых небесных просторов.

— Эгей! — радостно выкрикивал он. — Гей-гей-гей!

И вдруг мальчик остановился. Он замолчал и прислушался. В горах возник какой-то странный звук — далёкий и слабый, так что непривычное ухо никогда бы не уловило его. Но Увайс отличил бы этот звук от тысячи других.

Далеко-далеко наверху, там, где должна была быть пещера с цветами Неба, лаяла собачка Битка.

— Эгей-гей-гей! — закричал Увайс и замахал руками, идя навстречу своим спасителям.

Бескрылая птица

— Ты обратила внимание на правую руку Диаса Питара? — спросил Максим Полю, когда они вышли из алтаря.

— Нет, а что такое?

— Посмотри сама.

— А всё-таки?

— Об этом не расскажешь словами.

— Так для чего же ты мне говоришь об этом?

— Чтобы ты завтра обратила внимание.

— Ну хорошо, обращу. А теперь давай спать.

— Попробуем, если альбиносы не вздумают позвать нас на свидание.

— Не думаю. Как видно, тут всё делается без поспешности.

Ночь миновала спокойно. Альбиносы, должно быть, совсем забыли о своих необычных пленниках или были заняты чем-то другим, более важным, потому что Полю и Максима никто не потревожил ни ночью, ни на следующий день. Служитель принёс еду и питьё для Диаса Питара; юноше и девушке не предназначалось ничего, будто их и не было в храме.

— Нам всем тут хватит, дети мои, — сказал Диас Питар, деля еду. — Да разве человек может погибнуть, если он употребляет в пищу всё, что его окружает. Наши деды считали, что во всём есть душа и потому грешно убивать и есть животных. Они не ели ничего зелёного, пока оно не высыхало, потому что во всем зелёном тоже есть душа. Наши деды были ласковые люди. Мы и сейчас ещё такие, но вскоре перестанем быть такими!

Эти слова Диас Питар подтвердил решительным взмахом правой руки, от которой Поля не могла отвести глаз.

Максим сказал вчера правду: правая рука Диаса Питара могла поразить кого угодно. Представьте себе большую мужскую руку, пальцы которой, сильные, подвижные пальцы, сжаты в кулак, и никогда больше не разогнутся. Уже много-много лет эти сильные пальцы ничего не делали, так как перестали двигаться, перестали разгибаться, застыли в этом большом, угловатом кулаке. И пальцы эти жили. Все эти годы на них росли ногти, как растут они у всех людей. А так как ногтям некуда было деваться, то они постепенно впивались в кожу ладони.

Поля не выдержала. Она не могла больше видеть эту стиснутую в кулак руку.

— Кто это вам сделал? — спросила она Диаса Питара, указывая на его правую руку.

— Никто, — просто ответил Диас Питар. — Я сам.

— Сами? Но зачем? — воскликнула девушка.