Долина белых ягнят

— Локотоша. Его, оказывается, сшили из кусочков. В танке горел.

— Какого Локотоша? Бывшего замкомандира полка?

— Да, а впоследствии — руководителя Чопракской обороны. Только он еще невероятно слаб.

Доти вздохнул. Кулов точно угадал его мысли:

— Жаль, не везет тебе с сердечными делами. И свадьбу придется отложить, как нашу партконференцию.

— С одной существенной разницей, — овладев собой, тоже шутливо откликнулся Доти. — Переносишь партконференцию — знаешь, на какой день. Переносишь свадьбу — тут уж бабушка надвое сказала: то ли будет, то ли нет…

— Апчара — девушка серьезная. Дождется, если обещала. Ну а если нет — ничего страшного. Невест у нас — хоть пруд пруди. Были бы женихи. Голова цела — шапка найдется.

— Одно условие: чтобы голова была цела.

— Тебя, кажется, направляют в Прибалтику. — Кулов переменил тему.

— Откуда ты знаешь?

— Говорил по «ВЧ», выяснил.

— Значит, буду доколачивать Курляндскую группировку, молотить ее, как мешок кукурузных початков?

— Видимо, да. Бери палку побольше.

Доти посмотрел на свою спутницу, приставленную к стенке.

— Нет, ее брошу, а то примут за калеку… Ты-то сам, наверное, рад был бы повоевать?

— Это точно.

То еле уловимое раздражение, которое осталось у Кулова после ночного разговора с комиссаром в обкоме и которое хорошо почувствовал сам комиссар, теперь бесследно исчезло. На прощание Кулов крепко, по-мужски обнял Доти.

— Напиши. Как только приедешь в Москву, позвони. Объясни, хоть намеками, как у тебя все складывается. Я пойму.

— Обязательно, Зулькарней Увжукович. Обязательно. Спасибо тебе за доверие. Не вышло нам поработать вместе — не наша вина. Зов воины громче любой трубы. Ну, будь.

На следующий день Доти поехал к Апчаре сказать, что свадьбу им придется отложить. Нарчо в последний раз гнал линейку, воображая, что уже сидит в тачанке. На голове мальчика красовалась кубанка со звездой, на плечах — кавалерийские погоны с эмблемой. Не хватало только сапог. Он лихо подкатил к воротам Апчары.

Дома оказалась только Хабиба. Она развешивала кукурузные початки под карнизом дома, чтобы быстрей просушить их. Не ведая о различии между гранатой, бомбой и миной, Хабиба вещала о случившемся с маленьким Гошкой.

— Что дети смыслят в бомбах? — спрашивала она и сама же отвечала: — Ничего они не смыслят! Аллах защитил мальчика, пожалел его многострадальную мать.

— Сильно ранило мальчика? — спросил Доти.

— Не знаю, мои старший сын. Апчара, бледная, толком ничего не успев узнать, села в бидарку и укатила. И сейчас жду. Услышала стук копыт — думала: наконец-то она. Оказалось, это ты. Заходи, мой старший сын, подожди ее.

— Некогда, Хабиба. В дороге я. Заехал попрощаться с тобой и с ней.

— Попрощаться? — Хабиба всплеснула руками. — Далеко?

— На фронт.

Хабиба потеряла дар речи. Совсем недавно приезжал свататься к ее дочери, а теперь едет на фронт.

— Как это? Ты же не собирался воевать!

— Не собирался, а позвали. Но все остается в силе. Покончим с фашистами, я снова к вам приеду, если не раздумаете. Правда, Апчара ответа мне еще не дала, но я верю в свою звезду.

— Я свое слово назад не возьму. И Апчаре не позволю нарушить материнское обещание.

— Это я и хотел услышать. Спасибо, Хабиба.

— На бога полагаюсь, после бога на тебя… Что ж, мой большой сын, и в дом не зайдешь?..

— Не могу: на поезд опоздаем. Прощай! — Доти подошел к Хабибе, одной рукой приобнял ее худые плечи, взглянул в темное, изборожденное глубокими морщинами лицо. Садясь в линейку, Доти оглянулся и, стараясь придать голосу бодрость, крикнул: — Ждите меня вместе с Альбияном!

— Да повторит бог твои слова! — ответила Хабиба. Ей вдруг вспомнился недавно виденный сон. В этом сне Доти Кошроков расхаживал среди мясных туш, предлагая их купить, а люди проходили мимо, отказывались. «Плохой сон, — подумала она, — не вернется Доти с войны»…

Топот копыт и стук колес еще долго звучали в ушах Хабибы, глядевшей вслед линейке. Доти ни разу не оглянулся. Это тоже был худой признак, а она верила приметам, снам, гадала на фасолинах И, что удивительно, в своих предсказаниях, вернее, предчувствиях редко ошибалась.

Проводив Доти, Хабиба вернулась к кукурузным початкам. Но работа валилась у нее из рук. Уже к вечеру она разожгла огонь в очаге, стала стряпать, и тут появилась Апчара.

— Как ты здесь без меня? Проголодалась я — солому готова жевать. О Доти Матовиче ничего не слышно? — Хабиба сделала вид, будто не видит и не слышит дочери. Обиделась…

Апчара бросила пальто и сумку на стул, сняла платок с головы. Она вернулась в Машуко еще накануне, но ночевала у Курацы; подруги шептались до самого утра. Кураца, конечно, одобрила решение Апчары, обещала «уломать маму».

— Можешь поздравить меня: я выхожу замуж. — Апчара точно выстрелила в затылок матери, сидевшей у очага.