Долина белых ягнят

— За голову муллы Гитлер положит свою голову. Увидишь — вспомнишь мои слова, — говорила Хабиба. — Зло не отпускается без наказания. За кровь невинных мстит и чужой. Найдутся силы, которые отомстят за наши слезы, за чистую кровь людей.

— А ты где была во время бомбежки?

— Где мне быть? Дома. Сидела на молитвенном коврике. Прибежала Данизат. Такая белая, ни кровинки в лице. Дрожит, слова не может выговорить: «Уйдем, Хабиба, уйдем». А куда идти? Разве убежишь от аллаха! Он видит, куда направить бомбу…

— Ты думаешь, бомбу в мечеть направил аллах?

Хабиба не ожидала такого вопроса, осеклась.

— Не я же!

— Конечно. Раз не ты, то аллах…

Хабиба рассердилась.

— Ты всегда была неугодной богу. Аллах отвернулся от тебя. Потому что ты от матери отвернулась. Бросила родную мать и сбежала. Нате, мол, мать моя стара, не нужна она мне. Прикрывайтесь ею от бед, как мешком с песком прикрываются от пуль. Не будет тебе моего благословения… — Хабиба от обиды и от собственных слов расплакалась.

Апчара пожалела, что так глупо пошутила. Она хотела обнять Хабибу, приласкать ее, успокоить. Но мать решительно отстранилась.

— Отойди. Зачем вернулась сюда? Иди к тем, кого ты предпочла мне. Можешь идти на все четыре стороны. Не родила я дочери…

— Мама, что ты говоришь? Мама! — заплакала Апчара.

Ирина не понимала, о чем говорят на своем языке мать и дочь, но видела, что они плачут, и сама тоже заплакала. Только Даночка глядела на всех с недоумением.

— Слава аллаху, кончились твои военные похождения, — голос Хабибы становился тверже, — вернулись конники. Остатки. Копыто от коня. Теперь некуда тебе будет бежать.

— Мы с Ириной должны эвакуироваться…

— Евакуиротса? Как евакуиротса? — Хабиба от волнения перешла на ломанный русский язык.

— Уйдем от немцев.

— Куда? Какая земля вас ждет? Свою землю отдавай, на чужой земля убегай?! Так ваша хошет воевать? Ты свой земля не защитил — на чужой земля места тебе нет. Могила только…

— Разве я отдала свою землю? Разве тебе будет приятно видеть меня на виселице? Ты понимаешь, что ты говоришь? Заставляешь на себя надеть петлю… Я же комсомолка. Я на фронте была. Меня схватят сразу. Я уйду не куда-нибудь, я уйду в горы, к партизанам.

— Ты — комсомолка? А я — кто? Кто я такая? Меня, думаешь, будут медом кормить? Кто я? Спрашиваю! Я — жена самого незапятнанного большевика Темиркана. Первого коммуниста в ауле. Я — мать комсомолки и коммуниста. Я — твоя мать, я — запевала колхоза, я… — Дальше Хабибе изменил голос, но и рыдая она продолжала говорить: — Петлю, которой ты боишься, я надену на свою шею сама. Надену, как золотой венец надевала на голову, когда выходила замуж за твоего отца… Надену и скажу с табуретки аульчанам-машуковцам: будьте счастливы после меня, пусть я унесу с собой все ваши беды, все печали и горести… Кто хочет воевать, ищет врага, идет ему навстречу, а не убегает от него, не ищет закоулка. Хочешь воевать — везде поле боя… Зачем ты будешь ждать, пока тебя схватят. Беги сама и первой наноси удар… Боишься одна — я сама пойду с тобой. Враг к тебе пришел — бей его. Правда на твоей стороне, ты защищаешь свой дом. Я так сказала этому, бештоевскому сыну, Якубу: «Зачем столько бежал? Враг по пятам идет, просит у тебя смерти, а ты от него. Наши отцы так не воевали. От них враг убегал, а они настигали его и разили. Иначе им не удалось бы поставить Советскую власть. Отцы поставили Советскую власть, а вам завещали защищать ее…» Ничего мне не возразил. Слушал… Потом видела солдат. Они ушли в горы. В Долину белых ягнят. Захочешь их найти — ищи там… Они узнали меня. Махали на прощанье.

Ирина слушала плача, а когда Хабиба замолчала, с непосредственностью, свойственной ей, и совсем некстати сказала:

— Мама, Альбиян в госпитале. Ранен…

Апчара бросила на Ирину укоризненный взгляд. Она хотела подготовить мать к этой вести. Ирина поняла это, но было поздно. Однако обе они были поражены, когда печальную весть Хабиба приняла без крика и истерики.

— Мне уже сказали… Пусть столько лет жизни прибавится моему сыну, сколько капель крови пролил он. Пусть и аллах им будет доволен, как довольна мать своим сыном. Не о ратном подвиге он мечтал. Покойный Темиркан радовался: у твоего сына, мать, лоб ученого. Быть ему ученым, говорил он. Альбиян тянулся к науке, а не к оружию. Но и оружие в его руке не дрогнуло. Земля богата сыновьями. Увижусь с Темирканом, не придется прятать глаза.

Еще дело. Утром выгнали Хабляшу в стадо, а она до сих пор не вернулась.

Аульским пастухом нанялся теперь не кто-нибудь, а Мисост. Казалось бы, зачем ему — полны амбары зерна. Но у Мисоста своя голова. Придут немцы: какой спрос с пастуха? Мисосту предлагали пост, о котором он мечтал все последние годы, ставили его председателем сельсовета. Не захотел. Скользкое время. Надо подождать, кто верх возьмет…

Стадо паслось около кирпичного завода и попало под немецкие бомбы. С десяток коров погибло. Раненых тотчас прирезали. Призывали свидетелей, составляли акты, чтобы потом отчитываться перед колхозом. И знали, что отчитываться придется теперь не скоро, но акты все-таки составляли.