Долина

– Совершенно верно, и у нас уже два убийства. А считая Эсани – целых три… Кто-нибудь смотрел вчерашний матч? – спросил он вдруг.

Прокурор не сдавался. И пытался, так сказать, прикрыться. Ирен это взбесило. Теперь так было везде: чем больше росло желание обезопасить себя от критики и учитывать все вокруг мнения, чтобы не задеть какую-нибудь группу или меньшинство и избежать негативных комментариев, тем больше народу не осмеливалось и мизинцем пошевелить.

– Как вам будет угодно, – ответила она, рассчитав, что иногда яйца без мозгов бывают, пожалуй, лучше, чем мозги без яиц.

Такое суждение, несомненно, было вдохновлено состоянием Марсьяля Хозье.

33

– Дату дисциплинарого совета еще не установили, – объявил по телефону представитель профсоюза, – и ее нельзя установить, пока суд не вынесет свой вердикт.

Сервас подумал, что торопиться некуда, потому что дорогу пока не открыли, но от комментариев воздержался. Он ходил взад-вперед у шале покойного Марсьяля Хозье. Ирен с Ангардом были внутри: беседовали со вдовой. Как по волшебству, исчезли все журналисты. Хоть в этом оползень пошел на пользу. Единственный прикрепленный к ним репортер не мог одновременно находиться на всех фронтах, но с учетом нового убийства остальные, надо полагать, не замедлят объявиться.

– Как только узнаю что-нибудь новое, я тебе сообщу, – прибавил профсоюзный деятель. – Так что будь готов.

Мартен был в нерешительности, говорить ему или нет, где он находится.

– Мы сделаем все возможное, – заключил тот, и Мартен отметил, что этой формуле очень недоставало оптимизма.

Он поблагодарил и отсоединился, прекрасно зная, что нет ни малейшего шанса избежать распространения информации о том, что произошло в феврале во время следствия по делу Ланга. Желание закурить мучило его все сильнее, и он с отвращением отправил в рот антиникотиновую жвачку.

– Мой муж не был хорошим человеком, – говорила Адель Хозье, когда он вернулся в дом.

– В каком смысле? – спросила Ирен Циглер.

Взгляд вдовы скользнул с Ирен на Ангарда, потом на Серваса, который усаживался на стул. Ее неуверенный, ломкий голос вдруг обрел твердость и решимость. Едва тело мужа остыло, она словно обросла звериной шерстью. Теперь перед ними сидела совсем другая женщина.

Он уже не раз наблюдал такую метаморфозу у вдов, которые прожили жизнь в тени своих мужей. Смерть мужей снимала с них тяжкий груз, и они открывали сами себя. Они вдруг начинали чувствовать, что могут свободно прислушиваться к своим инстинктам и желаниям, которые долго сдерживали, могут высказывать свое мнение, не боясь, что их осудят или осмеют.

– Мой муж был порядочным мерзавцем, – твердо заявила она вместо надгробного слова.

Циглер подняла на Адель Хозье вопросительный взгляд.

– Он… делал тайные аборты малолетним проституткам… Не спрашивайте меня, как они к нему попадали, я ничего об этом не знаю. Наверняка по телефону, потому что ему часто звонили по ночам. Он всегда уходил в другую комнату, чтобы ответить. Думаю, кто-то их к нему посылал. Знаю только, что они заходили всегда с черного хода. Очень молоденькие, совсем девочки.

«Сутенеры, – подумал Сервас, – вот кто звонил Марсьялю Хозье насчет этих соплюх, как называли уличных малолеток полицейские». В Тулузе они побирались на севере сектора Миним-Барьер де Пари, на Пон-Жюмо и вдоль канала Дю Миди. Из центра их выгнали муниципальные постановления и полицейские облавы. Но, поскольку их вытесняли все дальше на север города, ситуация для них становилась все более шаткой и опасной, не говоря уже о том, что местные жители воспротивились бесконечному шнырянию клиентов и девчонок.

– Зачастую он куда-то уходил на всю ночь. Меня трудно провести: я знаю, что мой муж общался с преступным миром. Ему платили, и не только деньгами, но еще и натурой. Он был большим любителем порнографии… и женщин. И… уж точно не со мной он мог удовлетворить свои самые низменные инстинкты.

Циглер очень пристально на нее смотрела.

– А откуда вы все это знали?

Вдова пожала плечами.

– Когда столько лет живешь с человеком, то узнаешь все глубины его натуры, все секреты – словом, все, что он старательно скрывал все эти годы.

Сервас увидел, как она напряглась, стараясь ничего не упустить.

– Когда я познакомилась с Марсьялем, – снова заговорила Адель, – он был молодым врачом, только что закончившим учебу, амбициозным, обворожительным и занятным. Я не понимала, что это всего лишь маска. Я была тогда наивной девчонкой, до него у меня был только один мужчина, мальчик моего возраста. Марсьяль был старше, опытнее… Я не знала, каковы на самом деле мужчины. Эти животные, эти свиньи… А потом, шаг за шагом, он открывал свою истинную природу и становился все мрачнее и порочнее… Он желал делать вещи, которые мне были противны. Которые меня пугали, и я отказывалась. Тогда он начал меня презирать и унижать. И искать женщин на стороне… А потом… я уже говорила, началось это ночное хождение девчонок с улицы.