Доля правды

Впрочем, это не единственная его ошибка. Он сунул в руку мертвой жены родло,поскольку в этом половодье желчи — и снова Клейноцкий кланяется — хотел любой ценой навредить Шиллеру, утопить его. Но он не подозревал, что, как только мы доберемся до Шиллера, мячик, как в пинг-понге, отскочит прямиком на его порог. А может, он полагал, что Шиллер, заботясь о добром имени своей пассии, не проговорится? Так или иначе, если б Шиллер не поехал в столицу, если б я допросил его днем раньше, он бы остался жив, а Будник неделю как сидел в каталажке.

Соберай погасила сигарету, и он счел, что она вернется под одеяло, но Бася принялась рыться в сумочке, вытащила телефон.

— Мужу звонишь?

— В «Модену» за пиццей. Две «романтики»? — она смешно захлопала ресницами.

Он охотно согласился и подождал, когда она сделает заказ, после чего заманил ее опять под одеяло. Но не для секса — просто хотелось прижаться и поболтать.

— А как с Вильчуром? — спросила она. — Что-то там темнят. В чем дело? Выпустили его все-таки или нет?

— Выпустили-выпустили. Сказал, что у него голубиное сердце, а потому не заявит о своем задержании в «Антиклеветническую лигу» [157]и не сделает из меня главного антисемита Польши. И только лишь потому, что все это за него сделает «Факт».

Она расхохоталась.

— До чего же мил наш инспектор. А он и в самом деле еврей?

— В самом деле. Впрочем, вся эта история правдива, с той лишь оговоркой, что Вильчур не знал о ней столько, сколько мы думали, например, не имел понятия, что Эльжбета была внучкой той несчастной акушерки, дочь которой испугалась бочки. Будник знал больше всех. Дело доктора Вайсброта и все, что произошло зимой сорок седьмого, было семейной тайной за семью печатями. О ней Будник узнал лишь только тогда, когда влюбился в девицу Шушкевич. Его отец, начальник тюрьмы, который не позволил Вайсброту принять роды у своей жены, перепуганный таким совпадением, перед смертью выложил сыну всю правду. Старик боялся проклятия, боялся, что все неслучайно, что это доктор Вайсброт взывает из гроба к справедливости.

— Что-то в этом есть, — прошептала Соберай. — В том, как переплелись эти судьбы. Жуть какая-то.

Шацкий вздрогнул. В таком ключе он об этом не думал, но Соберай была права. Кажется, что зависшее над Сандомежем проклятье, чтобы наконец-то исполнится, нашло применение и ему самому. Вспомнилась видеозапись с исчезающим в тумане евреем — это было единственное в их следствии, чего не удалось объяснить. Он намеревался оставить ее у себя — нет смысла, чтобы она фигурировала в материалах следствия.

Они помолчали, прильнув друг к другу, за окном часы на ратушной башне пробили одиннадцать. Он улыбнулся от мысли, что ему страшно нравится этот перезвон. И подумать только, еще недавно он его раздражал.

— Жаль только бродягу, — вздохнула она, погрустнев, и еще сильнее прильнула к Шацкому. — Его-то, насколько я понимаю, никто не предавал проклятию.

— Видимо, нет, но точно мы об этом пока ничего не знаем.

— Господи, мне, конечно, не стоит это повторять, чтобы тебя не раздавила гордыня, но ты просто гений криминалистики.

Он пожал плечами, хотя комплимент пришелся по душе.

— Д-а-а, ну и потом, мне надо было обратить внимание на ноутбук и семейные фотографии.

— Что за ноутбук?

— Ланч-бокс, куда в забегаловках кладут еду на вынос.

— Ты это называешь ноутбуком?

— А что?

— Неважно, рассказывай.

— Во вторник камера поймала Будника в тот момент, когда он выходил с двумя порциями обеда из «Тридцатки». Полный бред, ведь жены-то уже не было в живых, и непонятно, зачем ему понадобилось два обеда. Надо было связать это с другими фактами. С тем, что если Будник убийца, то в маленьком особнячке на Замковой на крюку висел кто-то другой. С тем, что некий сандомежский бездомный упорно разыскивал своего пропавшего кореша. Ну и с семейными фотографиями.

— С какими такими фотографиями?

— Ведь Буднику надо было уподобиться, насколько это возможно, бродяге, несчастному Фиевскому. Из показаний следует, что он готовился к преступлению целыми неделями, даже месяцами. Конечно, это звучит, как безумие в квадрате, но помни: пока не было совершено первое преступление, он мог считать весь план извращенным развлечением, проверкой, как далеко он отважится зайти. Ему пришлось сильно опуститься, похудеть, немного изменить цвет волос, вместо рыжих — лишь слегка рыжеватые, отрастить бородку. Трюк с пластырем был гениальный: в очередной раз, как настоящий иллюзионист, он отвлек внимание, но хитрость не сослужила бы свою службу, возникни сомнения, что на Замковой — труп именно Будника.