Доля казачья

И роста великого и силы был поп необычайной. За пояса двух мужиков отрывал от земли и бросал, что снопы в разные стороны.

— Я вас научу, как шкодничать, пьянствовать, да сквернословить. Враз поумнеете! Племя антихристово!

И особо нуждающимся добавлял такого тумака, что гул шел от удара поповского. Редко кто поднимался от такого пушечного удара!

— Силён батюшка! — судачат так мужики, а попа трогать не смеют, нет на то воли Божьей.

Зато на празднике, где стенка казаков шла на стенку, тут уж и попу доставалось вволю. Наступал и его час расплаты. Было у него врагов тут немало, на поле битвы кулачной. И все они, волей или не волей, оказывались в сговоре, и уже скопом крушили попа Никодима. Синеглазого и седовласого богатыря, которому лет уже за сорок было.

На что тот никогда не обижался: и в кулачном и в ратном деле и в других делах он везде первым был.

— Грешен я, дети мои, и не жалейте меня, бейте! А завтра я вас учить буду уму разуму. Только и вы пощады не просите у меня. И у вас грехи есть. Отпущу я вам их! Вот так мы все свои грехи и спишем по-нашему, по-казачьи!

Так и бились они пока на ногах стояли. А упал человек и нельзя было его даже пальцем задеть — грех большой лежачего бить.

Утром матушка Ефросинья отпаивала своего батюшку квасом и примочки ему на разбитые места ставила. А тот весь, как баклажан синий!

— Когда же ты, старый, угомонишься? Прибьют ведь тебя мужики ненароком. Опостылел ты им.

— Неправда? — поднимался на ноги недобитый поп! — Неправду ты говоришь, матушка моя. Любят меня дети мои, и тому есть подтвержденье. Весь мой вид о том говорит, и тело моё от того торжествует сейчас, а не плачет! Любят меня! Особо казаки к моей необычной персоне со вниманием и уважением относятся, как и положено мне по иерархии нашей, и по сану своему. Не каждый поп и казак такой чести удостоен!

И тут же своим могучим басом ревёт, да так, что вороны на землю падают.

— Любите ли вы, казаки, своего отца Никодима, почудил я вчера, ох, и любо мне было!

И валит к нему народ со всех сторон и с ходу кланятся ему в ноги:

— Любим, батюшка наш, и здоровья тебе желаем! — так говорят ему казаки, которые его били вчера. — Ты нас прости грешных, за тебя только и молиться будем! Сил своих не рассчитали мы! Погорячились мы!

Доволен поп таким ответом. Ещё бы, каются его вчерашние враги, и ему есть, в чём покаяться перед ними:

— И вы простите меня, казаки добрые. Не прав был я, крепко учить вас вчера надо было, а сегодня поздно уже! Прощаю вас! До следующего раза казаки, други мои!

От такой исповеди у матушки Ефросиньи волосы на голове дыбом встают.

— Двадцать лет с ним мучаюсь, и сил моих нет никаких. Счастливые слёзы наворачиваются на её синие глаза:

— Один он такой чудной, да правильный. Добрый он, и лучше всех на свете!

Смеются их дети, а их пять душ:

— Чудят родители наши, ох чудят старики!

И иноверцы в нём души не чаяли. При виде такого огромного попа они сразу же молча падали к его ногам, и с упоением целовали крест и крестились, как умели.

— Царь наш батюшка! Сам к нам в гости пожаловал. Гость дорогой!

Сначала за царя его принимали, а потом уже так и прижилось. Добрые охотники тащили все самое последнее, что у них есть, такому желанному гостю.

Нищета гольдов так крепко брала за душу казаков, что у тех и слёзы порой на глаза наворачивались. Трудно им было представить, что у целого народа почти ничего нет. Всё при себе, всё на голом теле, шкуры одни на собственной шкуре! Как так можно жить — уму непостижимо?

А они живут, да ещё маньчжурским торговцам дань платят. И шаманы неплохо живут, по крайней мере, не бедствуют, как остальные гольды.

Взял поп Никодим шаманский бубен в свои огромные руки, повертел его. И отдал распластанному от страха, на земле шаману:

— Русские надолго сюда пришли — навсегда! И ты расскажи своим людям, что они вам вреда чинить не будут. А от маньчжуров вас казаки оградят, руки им укоротят, вот так! И по локоть показал им Семижильный поп Никодим. — Вот так!

Шаман был не против русского царя-батюшки. А тем более в лице великана попа Никодима.

— Тот еще больше Никодима, настоящий амба, тигр — царь тайги! Могучий он!

И разнёс его бубен важную весть по всей тайге, до самого холодного моря. Поп Никодим наместник самого царя-батюшки. Будет здесь, у них исполнять царскую волю. И рубить всем маньчжурам-торговцам, за их обман…

Гулко стучит бубен, захлёбывается в своём ритме.

Ликуют гольды от радости, шапки свои на землю побросали.

— Так им и надо хунхузам, совсем одолели честных гольдов. Прогонять их надо, подальше от нас! Пусть живут они, как собаки наши, подачками питаются.