Долгорукова

   — Там — нет, но после... Не один раз. Издалека и совсем близко. Иногда я почти касался вас, и мне большого труда стоило удержаться, чтобы не сказать: это я... И вот теперь я здесь, подле вас, и я говорю: это я, который молит об одном лишь — позволить ему быть подле вас, чтобы ежедневно, ежечасно говорить вам о своём чувстве... Да, да, я знаю ваши обстоятельства, сегодня вы в плену заблуждения, но скоро оно рассеется как дым... Вы станете лишней, вас отбросят как перчатку... Молчите, не отвечайте, я знаю, что сегодня вы не можете даже признаться себе в этом, вы всё поставили на эту карту, но я знаю свет, я игрок, я, верно, знаю, что эта карта будет бита, эта игра всегда проигрывается, в неё нельзя выиграть, хотя на кону и стоит так много надежд, но на бубновую даму всегда найдётся червовая — рано или поздно, поэтому я молю вас — выйдите из игры сами, до этого, я помогу вам, вы прекрасны и молоды, вы созданы не для этих игр, тот, кто с вами сейчас, не может дать вам того, чего вы стоите: ни семьи, ни детей, ни верного будущего... Подумайте, что вас ждёт через год, два — презренье и жалость света, слёзы в подушку, одиночество... Доверьтесь же тому, кто, увидав вас, сразу понял, что вы — его судьба, кто готов стать вашей судьбой... И вы никогда об этом не пожалеете... — говоря это, X. приблизился к ней, взял её за руку, попытался обнять.

   — Пустите! — Катя вырвала руку. — Я закричу.

   — Вы дрожите, вы чувствуете то же, что и я... не противьтесь же себе, — он покрыл поцелуями её обнажённые плечи. Она тщетно пыталась увернуться от его поцелуев.

   — Нет, нет, уходите... Вы дурно говорите...

   — Я истину говорю, истину, и вы знаете, что это так, но стыд мешает вам признаться себе в этом. Отбросьте его, доверьтесь мне... — он силой запрокинул её голову и поцеловал в губы.

   — Нет! — вырвалась она. — Нет! — Она распахнула дверь. — Ещё одно движение — я кричу...

   — Ну, хорошо, хорошо, — шёпотом сказал X., — я уйду. Я уйду сейчас, чтобы вернуться — потом, снова... чтобы снова говорить вам о своей страсти... Но перед уходом дайте мне на память что-нибудь своё — как знак, как напоминание, что это был не сон, что я наяву обнимал вас, что вы дрожали в моих объятиях, что вы будете ждать, когда я снова приду... Что-нибудь, какую-нибудь безделицу...

   — Нет, нет, я не хочу вас видеть ни сейчас, ни потом, я ничего вам не дам, уходите...

   — Как же вы жестоки, — сказал он. Стоя спиной к ночному столику, он рукой нащупал лежащую там брошь и незаметно положил её в карман. — Хорошо же, я ухожу. Но вы ещё вспомните обо мне. И пожалеете, что были глухи к моим мольбам. Когда вы проиграетесь в пух и прах, вы сами станете искать меня... Прощайте... — X. вышел на балкон и исчез в ночи...

3 октября 1867 года. Кабинет генерала.

Генерал сидел за столом, спину его плотно обтягивал мундир. Перед ним стоял X.

   — Ну, — сказал генерал, — вас можно поздравить с очередной победой?

   — Увы, ваше превосходительство.

   — Как? Осечка? Не может быть.

   — Ваше превосходительство, даже в сражениях бывают неудачи.

   — Надеюсь, временные?

   — Мне бы хотелось, ваше превосходительство, чтобы вы меня освободили от этого поручения.

   — Это не поручение, поручик, помилуй Бог, это приватная просьба, имеющая, как ни странно, весьма благородную цель, хотя сама она и может показаться противоположного свойства. Но вы уж поверьте мне...

   — Может быть, ваше превосходительство, я не обсуждаю этот предмет, мне достаточно, что ваше превосходительство в этом уверены, но я хотел бы устраниться от этой чести.

   — Поручик, вы не можете устраниться, слишком многое поставлено на карту. Да и потом, что за чувствительная меланхолия? Вы же кутила, игрок, настоящий гусар, и вдруг — на тебе... Ну не вышло с первой атаки, предпримите вторую. Как это может быть — такому красавцу, гордости полка — да кто-то отказывает. Где же ваше самолюбие, чёрт возьми!

   — Если ваше превосходительство не возражает, я бы не хотел обсуждать более эту тему.

   — Да... Разочаровали вы меня, поручик. Ну да ладно, в таком деле от приказов толку мало. Но вторую часть плана вы хоть выполнили?

   — Вторую?

   — Я просил взять у этой особы... на время, естественно... какую-нибудь её вещь. Это-то вы уж могли бы сделать? Что вы молчите? Взяли?

X. покачал головой.

   — И это нет?! Может, вы вообще и не приблизились к нашей особе?

   — Я очень сожалею, что разочаровал ваше превосходительство, но надеюсь, что в истинном сражении смогу вернуть расположение вашего превосходительства.

   — Хорошо, поручик. — Генерал поднялся. — Хотя, помилуй Бог, чего хорошего. Мы оба с вами оказались не на высоте. — Он помолчал, потом спросил: — Так положительно не хотите ещё раз попробовать счастья?

   — Нет, — твёрдо ответил X.

4 октября 1867 года. Дача Долгоруковых.

X. перелез через забор, окружающий дачу, вскарабкался по дереву, с него перепрыгнул на балкон второго этажа. Подошёл неслышно к стеклянной двери, заглянул в комнату Кати.

Сквозь тюль было видно, как она, лёжа в постели, читала книгу.