Долгое дело

— Сами можете, а загружать подчиненного не имеете права.

— Ну, чем вы будете заниматься два дня? Смотреть телевизор?

— Не держу.

— Играть в домино, карты, шахматы?

— Не играю.

— Болеть за какую-нибудь команду?

— Век не болел.

— Копаться в земле? У вас нет участка. Тогда, пить вино?

— Гостей не жду.

— Может быть, вы стоите в очереди за коврами?

— Нет, — поддержал игру Рябинин.

— Сергей Георгиевич, вы не умеете отдыхать, как все нормальные люди…

— Упустили рыбалку, прибивание полочек, обед у тещи, прогулки с пуделем и вязание крючком.

— Этим вы тоже не занимаетесь. А если не умеете отдыхать, тогда работайте.

— А если у меня есть хобби? — спросил Рябинин.

— Не представляю вас собирающим значки, спичечные наклейки или бутылочные этикетки…

— А серьезного увлечения вы не представляете? — улыбнулся Рябинин, говоря уже не о себе.

— Уж не ищете ли вы смысл жизни? — улыбнулся и прокурор.

— Ищу, — неожиданно для себя и чуть с вызовом признался следователь.

— Ну, это не хобби, — посерьезнел Беспалов, заметив, что его подчиненный заметно покраснел.

— Да, это не хобби.

Юрий Артемьевич на секунду задержал его руку в своей: хотел сказать, или спросить, или хотел поспорить… Но они уже прошли коридор и были у выхода.

То зимнее небо, которое, спасаясь от солнца, опустилось на землю, теперь опустилось и на Рябинина. Липким холодом оно коснулось лица, но больше всего ему подошли стекла очков, которые сразу побелели от незримых капель, словно кто-то шел рядом и бесшумно работал распылителем. Идти пешком сразу расхотелось — только очки будешь протирать. Рябинин шагнул в троллейбус, который по воде подкатил с шипением…

Лида была дома. Она пролетела мимо, коснувшись губами его щеки, и понеслась на кухню — видимо, только что пришла и готовила еду. Там уже что-то шипело.

Рябинин быстренько разделся до трусов и приоткрыл дверь на балкон. Одна из тех мыслей, которые потоком бегут в нашем сознании и пропадают невесть куда, вдруг попыталась остановиться. Но с балкона ринулся холодный воздух частичка зимнего неба, и Рябинин взял гантели. Тело, просидевшее день неподвижно, теперь наслаждалось работой; оно уже перестало чувствовать холод и порозовело. Но был еще резиновый жгут, который то щелкал по спине, опадая, то дрожал, растягиваясь на вытянутых руках.

— Кушать подано! — донеслось из кухни.

Рябинин трусцой пробежал в ванную. Телу предстоял еще один праздник горячая вода. И тело праздновало вместе с душой, потому что, как известно, душа человека обитает в его же собственном теле…

Лида сидела за столом в своем любимом халате — зеленом, линялом, из мягкой фланели. Волосы, брошенные свободно, как им бросилось, закрывали всю спину и плечи. Казалось, Лида выглядывает из шалашика.

— А ведь я догадался, почему ты любишь этот халат, — сообщил он, приглаживая мокрый затылок.

— Почему же?

— Зеленое идет к твоим волосам. Ты, наверное, даже в авторучку набираешь зеленые чернила.

— А я догадалась, почему все тебя считают умным.

— Ну и почему? — теперь спросил он, зная, что его сейчас подденут.

— Ты очень долго думаешь. Этот халат пора уже выбрасывать.

— Кстати, долго думать — достоинство. Долгодумов значительно меньше, чем быстродумов.

Лида положила ему салат. Рябинин поддел бледный листик и вздохнул:

— Никто меня умным и не считает.

— И даже сам?

— Сам тем более.

— Отчего ж такое самоуничижение?

— Причин много…

— Например?

— Сегодня мне загадали загадку, а я не смог отгадать.

— Возьми отсрочку, — профессионально посоветовала Лида, которая благодаря его стараниям сносно разбиралась в уголовном процессе.

Рябинин улыбнулся, представляя загадку в процессуальном документе.

— Два раза вызывал одного свидетеля, и он все приходил навеселе. Пригрозил, что отправлю в вытрезвитель. Наконец явился трезвый, дал показания, подписал протокол и говорит: «Товарищ следователь, все вы спрашиваете… А если я вас спрошу?» Пожалуйста, отвечаю. Думал его интересует дело. А он решил проверить мои умственные способности. «Отгадайте загадку: висит груша — нельзя скушать».

— Как же ты не отгадал? Ведь лампочка!

У Лиды загорелись глаза. Она перестала есть и выпрямилась, забросив волосы назад, подальше с покатых плеч. Перед ним сидела девочка, готовая отгадывать загадки, прыгать через скакалочку и бегать взапуски. Наивная девочка, которой уже за тридцать. Которая полагает, что в прокуратуре загадывают детские загадки про лампочки. Рябинин смотрел на нее, позабыв про салат, и давил радость, которая показалась бы ей беспричинной и от которой он получал наслаждение, — она, слава богу, никогда не повзрослеет. Да и что такое женщина, как не девочка, которая стала женственной. В нем тоже сидел мальчишка, и Рябинин не знал, как это сказывается на его личности, — себя не видно. Но ему нравились люди, которые не запечатали своей детской души жизненным опытом. Душа не окно, быстро не разгерметизируешь.

— Не лампочка.

— «Висит груша — нельзя скушать» всегда была лампочкой.

— Нет, это тетя Груша повесилась.