Долгий путь

Но в ту минуту, когда вечер только начался и мы еще не встретили Франсуа с его компанией и не пошли вместе с ними в другое бистро, я еще не подозреваю, что Зигрид займет такое важное место в моем будущем рассказе об этом вечере. По правде сказать, в эту минуту я даже и не задумываюсь, кому я стану рассказывать об этом вечере. Я просто держу Зигрид в объятьях и размышляю о счастье. Размышляю о том, что за всю мою жизнь я не совершил ни одного поступка, не принял ни одного решения, сообразуясь с тем, принесет мне это счастье или нет. Если бы меня спросили, рассчитывал ли я, решаясь на такой-то поступок, что он принесет мне счастье, я бы рассмеялся в ответ. Как будто где-то существует некое хранилище, своего рода склад счастья, где счастье можно получить по векселям. А на самом деле счастье — это нечто такое, что приходит сверх всякого расчета, иногда среди самого страшного отчаяния, самых чудовищных лишений, когда ты совершил то, что должен был совершить.

И как знать — может, я испытал именно то, что зовется счастьем, когда, убежав от толпы веймарских женщин, проливавших слезы у корпуса № 50, я зарылся лицом в весеннюю траву на противоположном склоне Эттерсберга под зазеленевшими по весне деревьями. Вокруг были безмолвие и деревья. Безмолвие переговаривалось с шумом ветра в деревьях, приливы ветра сменялись приливами безмолвия. И вот посреди моей тоски, вкрапленное в мою тоску, но отчетливое, точно пение птицы, вкрапленное в безмолвие, ко мне пришло ощущение, что я, безусловно, прожил свои двадцать лет так, как надо, и что мне осталось прожить еще двадцать, а может, и два раза по двадцать лет, чтобы продолжать делать то, что надо.

Выйдя из немецкого дома в той деревне, я тоже бросился лицом в траву и долго глядел на зеленые склоны Эттерсберга.

Дом стоял при въезде в деревню, чуть на отлете.

Я обратил на него внимание, когда мы — Ару, Диего, Пьер и я — возвращались обратно в лагерь. Дом, как видно, принадлежал людям зажиточным. Но меня ошеломило, пригвоздило к месту другое: дом был расположен так, что из его окон открывалась великолепная панорама лагеря. Я взглянул на окна, взглянул на лагерь и понял, что должен войти в этот дом, должен увидеть людей, которые жили в нем в продолжение всех этих лет.

— Эй, ребята! — окликнул я своих спутников. — Я остаюсь!

— Где? — спросил, обернувшись, Пьер.

За ним обернулись остальные, и все уставились на меня.

— Здесь, — говорю я. — Хочу зайти в этот дом.

Все трое поглядели на дом, потом на меня.

— Какая муха тебя укусила? — спрашивает Ару.

— Никакая, — говорю я.

— Небось увидел в окне девчонку, — посмеивается Пьер.

Я пожимаю плечами.

— Черт побери, но если ты вправду не задумал снасильничать немецкую девку, — говорит Ару, — чего тебе надо в этом доме?

Я закуриваю сигарету, смотрю на дом, потом на лагерь. Диего поймал мой взгляд и по привычке усмехается краешком губ.

— Bueno, Manuel, у qué?[40]

— Has visto?[41]

— He visto, — говорит он. — Y qué le vas a hacer?[42]

— Слушайте, вы! — кричит Ару. — Говорите по-людски, чтобы все понимали. — Эх ты, шовинист, — упрекает его Диего. — Не все люди родятся французами, понял? — Но мы-то французы, — не сдается Ару. — А нам хочется знать, о чем вы.

— Погоди, погоди, — настаивает Диего. — Сколько, по-твоему, миллионов говорят по-испански?

— Пошел ты знаешь куда, — отвечает Ару. — Ты что, лекцию мне будешь читать?

Диего заливается хохотом.

— Нет, — говорит он. — Просто ясность хочу внести. Не все родятся французами — дошло?

— Ладно, — говорит Пьер. — Зачем все-таки Жерару понадобилось в этот дом?

Диего пожимает плечами.

— А ты у него сам спроси, — говорит он.

Пьер обращается ко мне:

— Правда, чего тебе надо в этом доме?

— Видели, как он расположен? — спрашиваю я ребят. Они оглядывают дом, потом, повернувшись в другую сторону, глядят на лагерь.

— Ах гады! — восклицает Ару. — Расселись — ни дать ни взять в первом ряду партера!

Пьер молча качает головой. А сам смотрит на меня.

— Ну и чего ты добьешься? — спрашивает Ару.

Не знаю. В самом деле, я не знаю, чего я добьюсь.

— Да ничего, — говорю я. — Просто хочу посмотреть одним глазком.

— Гляди, если тебе нравится, — пожимает плечами Ару.

— Мне это ничуть не нравится.

Диего смотрит на меня и снова усмехается.

— Bueno, — говорит он. — Luego nos vemos, Manuel[43]. Пошли ребята. Он нам потом расскажет.

Неопределенно помахав рукой, ребята уходят.

А я подхожу к дому. Толкаю калитку в ограде, которой обнесен палисадник перед домом. Она отперта, я вхожу. В конце дорожки поднимаюсь на три ступеньки и стучусь в дверь.

Сначала никто не откликается. Тогда я барабаню в дверь кулаком, колочу в дверь ногами. Через минуту за дверью слышится женский голос.

— Aufmachen! — кричу я. — Los aufmachen![44]