Долгий полет

И как раз в это время Ромкин отец нежданно пришел домой. Позвонил в дверь – в рваном ватнике, с тощим «сидором» на плече. Оказалось, во время боев под Москвой он попал в плен. В Германии, в лагере для военнопленных, работал на каком-то руднике. Лицо Ромкиного отца несло на себе отчетливые приметы семитской крови – большой нос с горбинкой, толстые губы (такие же губы и у Ромки). Немец-надзиратель на руднике уже хотел, было, отправить Ромкиного отца в газовую камеру. Но тот, когда их везли в товарных вагонах в лагерь, догадался забрать удостоверение умершего соседа по нарам. Фамилия в удостоверении была лучше не придумаешь – Иванов. Тем не менее подозрительный надзиратель приказал отцу снять штаны и успокоился, только убедившись, что тот не обрезан. А не обрезали его когда-то родители потому, что и в грош не ставили всяких там раввинов, прекраснодушно ожидая скорого пришествия мировой революции.

Когда в конце войны лагерь освободила Красная армия, Ромкиного отца, тоже безоговорочно верившего в «светлые идеалы коммунизма», быстренько посадили снова в товарный вагон и через всю страну отправили на Дальний Восток. Уже в советский лагерь, опять работать на руднике – за то, что в плен попал. Два письма, которые он сумел отправить из нового лагеря, домой не дошли – больше писать не стал.

Ромкиному отцу вроде как повезло, через три года его выпустили из лагеря – по состоянию здоровья. Поставили диагноз – «силикоз», есть такая болезнь легких, она часто развивается у людей, работавших на рудниках. И вот в сорок восьмом году он нежданно появился на пороге квартиры. Дверь ему открыла Дора Львовна. Молча вгляделась в худое, обросшее щетиной лицо. Узнав, с тонким визгом повалилась на колени, обняла мужа за ноги. «Прости меня! Прости, если сможешь!» На крик выскочили в коридор Ромка, Сонька, сожитель матери. Дора Львовна, стоя на коленях, повернула к тому заплаканное лицо, медленно выговорила: «А ты уходи и забудь… Тебе только показалось – между нами ничего не было!» Тот все понял, ни слова не сказал. Наскоро собрал в спальне свои манатки, побросал в два чемодана. И ушел.

Ромкин отец прожил недолго, через полтора года «силикоз» уложил его в могилу. Дора Львовна свято хранила память об умершем, держала себя в строгости. А ее бывший сожитель еще долго надеялся, что они опять будут вместе. Иногда, подкараулив Соньку возле школы, он торопливо совал ей в портфель коробку с какими-нибудь дефицитными конфетами, поступившими в гастроном. Та благосклонно принимала подарок. А вот Ромка от таких подарков всегда вежливо отказывался. Память об отце не позволяла.

13

Соня с мужем уехала в Израиль на несколько лет раньше Ромки. Они тоже жили в Тель-Авиве – в южной его части, в районе старой Яффы. Уже в конце двухнедельного пребывания Бориса в Израиле Ромка повез его к сестре, повидаться.

В их школьные годы Сонька была совсем малолеткой. Если мать задерживалась на работе, Ромка после уроков забирал сестренку из детсада и потом вместе с ней приходил на тренировку. Усаживал ее на мягкий травяной газон – возле волейбольной площадки в их школьном дворе. Она с интересом наблюдала за игрой, восторженно орала после каждого удачного удара брата по мячу. В институтские годы, забегая иногда к Ромке домой, Борис встречал там уже другую Соньку. Худая и длинная, как Ромка, она часами торчала в коридоре у телефона, болтая с одноклассниками. А после того, как Борис перебрался в Москву, они ни разу не виделись. Лишь изредка Борис узнавал от Ромки, что сестра вышла замуж, что потом сын у нее родился. Выходит, сколько же они не виделись – почти полвека?

Соня открыла им дверь – в переднике, с засученными рукавами. Что-то готовила на кухне, чтобы потчевать гостей. Прямо в дверях они вгляделись друг в друга. Перед Борисом стояла седая, морщинистая, раздавшаяся вширь женщина; Борис вспомнил – Дора Львовна тоже к старости очень располнела. На улице Борис ну никак Соню не узнал бы. Да и она, конечно, не узнала бы его тоже… Они поздоровались, Соня церемонно чмокнула Бориса в щеку и побежала обратно на кухню.

В комнате на диване сидел Сонин муж Леня. Глаза безучастно смотрят куда-то вдаль. Нижний конец правой брючины застегнут булавкой – ступни нет. Когда они с Ромкой ехали в гости, тот успел рассказать Борису, что у Лени обнаружили тяжелый диабет. Как осложнение развилась гангрена, ступню пришлось ампутировать. А тут и другая напасть объявилась – прогрессирующая потеря памяти. Словом, у бедной Сони забот полон рот.

Борис, здороваясь с Леней, протянул руку. На мгновение тот безучастно повернул глаза, ответил слабым рукопожатием.

Соня принесла из кухни кастрюльку с горячим пловом, какие-то салаты. Вытащила из шкафа бутылку водки. Да еще Ромка достал из своей сумки бутылку коньяка и торт, которые они с Борисом по дороге купили.

– Садитесь к столу, гости дорогие. Давайте нальем, выпьем и закусим, пока плов не остыл. – Соня лучезарно улыбнулась, морщины в углах рта стали еще глубже. Она повернулась к мужу, погладила его по плечу.

– Ленчик, я тебе плова положу?