Долгий полет (сборник)

– Я перечитывал Ямпольского не раз, все старался понять секрет успеха. Cтихотворная техника, конечно, отменная. Но лично меня его стихи оставляют холодным – выстроены от головы, не от сердца. И потом – такое утомительное многословие.

– Но вы же слышали, как аплодировал зал…

– Эх, Верочка, любовь зала переменчива, от моды зависит. Вон как аплодировали когда-то Северянину, «королем русских поэтов» объявили, а что осталось? Время все расставляет по местам… Мне рассказывал приятель, он литчастью в одном провинциальном театрике заведовал. Вы знаете, в тексте пьесы бывают иногда авторские ремарки типа: «Толпа зашумела». Как поведал приятель, статисты, играющие толпу, повторяют при этом быстро и вразнобой – потому и не разобрать – одну и ту же фразу: «О чем говорить, когда не о чем говорить». Боюсь, эта гениальная фраза применима ко многим современным поэтам. К священной жертве их Аполлон не требует, а сочинить что-нибудь этакое хочется. Вот и появляются на свет потоки профессиональной графомании. Не уверен, многие ли из нынешних светил лет через сто сохранятся на небосводе русской словесности. А Блок – он будет… Поживем – увидим.

– Оказывается, вы долго жить собираетесь, – улыбнулась Верочка.

– Человек предполагает, а Бог располагает, – вздохнул Городецкий. А потом тоже улыбнулся. Он вдруг вспомнил, что не далее, как вчера, слышал эту пословицу от Вани Белкина. Но совсем в ином контексте.

Продолжая разговор, они стояли на тротуаре у входа в зал. Только теперь Городецкий заметил: за пару часов, что они провели внутри, улица изменилась. Ее проезжую часть огородили синие барьерчики, возле них кое-где маячили массивные фигуры полицейских.

– Что сие означает? – удивился Городецкий.

– Разве вы не читали в газетах – на сегодня намечен марш борцов в защиту однополой любви. Пойдут и по этой улице.

– А я машину оставил в трех кварталах отсюда, с той стороны, – как же мы до нее доберемся?.. Впрочем, знаете, это и к лучшему. Мое предложение посидеть в ресторане вы позавчера отклонили. Вон там видите небольшое кафе – хотя бы мороженым могу вас угостить?.. Заодно и этот «марш энтузиастов» переждем.

В чистеньком кафе было малолюдно. Они сели за столик у окна, из которого хорошо просматривалась улица. Мороженое, вроде бы, Верочке понравилось. Городецкий исподтишка поглядывал, как ладно она орудовала ложечкой, не торопясь, не жадно, снимала с нее пухлыми губами кусочки мороженого. На коже ее рук проступали кое-где коричневые пятнышки, что появляются обычно с возрастом. Но движения рук были ловкими, молодыми.

– Верочка, а какие-нибудь стихи вы наизусть помните? – спросил Городецкий.

– Конечно. Я ведь в прежней жизни литературу старшеклассникам преподавала. Если сама стихотворения наизусть не знаешь, как можешь требовать этого от ученика? Да к тому же любимые строчки хочется всегда при себе носить.

– Вот, скажем, Пастернака вы упомянули… Что вам у него нравится?

– Ой, много, – наморщила лоб Верочка. – Пожалуй, из самых любимых – «Мело, мело по всей земле, во все пределы». Такое прозрачное и трепетное.

– Да, да, – оживился Городецкий, – и мне оно безумно нравится. Начинал Пастернак со стихов сложных, как сам он признавал потом, с «засоренным слогом». А в конце пути, пользуясь его же словами, «впал, как в ересь, в неслыханную простоту». Хотя и в этой божественной «Зимней ночи», упомянутой вами, есть пара темных строчек, как-то выпадающих из общего строя классической ясности.

– Каких это строчек?

– Помните: «И жар соблазна вздымал, как ангел, два крыла крестообразно»? Героев стихотворения сжигает лихорадка любви, это понятно. Но в какой связи появляется тут вдруг ангел, его перекрещенные крылья?

Верочка засмеялась:

– А женщине это так понятно. Когда она снимает платье, ее перекрещенные руки подымают подол, и возникает иллюзия крыльев…

Городецкий восторженно хлопнул себя по лбу.

– Какое прелестное объяснение! А я, балда, не догадался… Но позвольте, позвольте… В таком случае строфы в стихотворении требуют иной последовательности. В четвертой автор отобразил финал – «скрещенья рук, скрещенья ног». А в пятой строфе башмачки еще только падают «со стуком на пол». И лишь в седьмой – любимая снимает платье.

– Формально, Семен Ефимович, вы правы… Но чтобы написалось такое стихотворение, поэта самого должна сжигать лихорадка любви – до мелочей ли формальной логики.

– Ладно, так и быть, простим эту непоследовательность моему обожаемому Борису Леонидовичу… Только, если можно, зовите меня просто Сеня… А помните, Пастернак еще в одном стихотворении описал женщину, снимающую платье, – видать, крупный был специалист по этой части. «Ты так же сбрасываешь платье, как роща сбрасывает листья, когда ты падаешь в объятье в халате с шелковою кистью». Первые три строчки отличные. А последняя?

– «В халате с шелковою кистью»? – Верочка задумалась. – Согласна, эта строчка ощущается как бы не обязательной. К слову «листья» подвернулась рифма «кистью». А с кистью бывает пояс у халата. Вот и объявился халат в четвертой строчке.