Долгий полет (сборник)

Сдав экзамены и пройдя затем обязательную стажировку в больнице, я открыл маленький врачебный офис. Пациентов поначалу было мало, заработков тоже. Потом обнаружил еще одно обширное поле деятельности – старческие дома. В Америке родители и взрослые дети живут обычно порознь. И наступает пора, когда старики уже не в состоянии обслуживать себя. Одним везет, и они быстренько умирают. А другие оказываются в старческих домах. Уход здесь совсем неплохой, в комнатках стоят телевизоры, кормят вкусно, если надо, то и с ложечки. Круглосуточно дежурят медсестры, по часам раздают лекарства, при нужде – подмывают и переодевают. И все равно впечатление необычайно грустное. Ежемесячно навещаешь такого пациента и горестно наблюдаешь постепенный, необратимый распад и тела, и души. Поэтапно убывает память. Сначала теряется ориентировка во времени – человек забывает, какое сегодня число, какой месяц и год. Потом нарушается ориентировка в пространстве – он не осознает, где находится. И последним стирается из памяти собственное имя. Иногда такой бедолага уже не может ходить и даже сидеть. Уставившись глазами в одну точку на стене, он лежит неподвижно в постели. Руки и ноги, согнутые в локтях и коленях, поджаты к животу, как это было когда-то в утробе матери. Каждые пару часов медсестры переворачивают больного с боку на бок – и все равно образуются пролежни, течет гной. Сколько ни смотри, к этому не привыкнешь. Да минует меня чаша сия.

17

Был поздний вечер, начало двенадцатого. Таня уже спала, дышала почти неслышно. Лунный свет из окна освещал ее голое плечо, короткие завитки волос на затылке. Дэнис осторожно, чтобы не разбудить ее, выскользнул из-под одеяла, накинул халат, вышел на крыльцо.

Полная луна висела над притихшей «столицей мира». Звездное небо прочерчивали огоньки самолетов, заходящих на посадку в нью-йоркские аэропорты Кеннеди и Ла Гардиа. Дневная жара отпустила, со стороны океана дул легкий ветерок. Дэнис присел на ступеньки крыльца, потер ушибленное днем предплечье. Саднило уже меньше.

До Тани у него было немало женщин – с одними все ограничивалось несколькими встречами, с другими случались затяжные романы с размолвками, ревностью, примирениями. В постели женщины вели себя по-разному: были страстными или холодными; громко стонали, или не издавали ни звука, или бормотали что-нибудь сладко-непристойное. Но с каждой – Дэнис знал заранее – ему предстояло пройти в постели через те же три фазы: нарастающего возбуждения, потом максимального взлета, ослепительного, как вспышка молнии, и потом глубокого провала, когда наступала полная опустошенность, хотелось закрыть глаза, прийти в себя.

С Таней было по-другому. Если бы потребовалось определить одним словом, какое чувство испытывал он с ней, это была нежность. Нежность отодвигала приход второй фазы. По многу минут Дэнис зацеловывал ее губы, мочки ушей, шею, груди. Она всегда лежала молча, с закрытыми глазами, но он слышал ее прерывистое дыхание, ладонь ощущала короткие толчки дрожи, пробегавшие по ее гибкому, послушному телу. Дэнис знал: в этот миг они – одно целое… А потом, усталый, он лежал рядом с ней и не чувствовал никакой опустошенности. Все та же нежность переполняла его, и он благодарно шептал ей глупые и счастливые слова.