Долгие каникулы в Одессе

У столика стоит венский брат-близнец моего стула. Весь этот полированный антиквариат из красного дерева хорошо сохранился и в моём мире стоил бы немалых денег. Занавески и шторы на этом окне были открыты и, отодвинув стул в сторону от столика, я наконец-то смог взглянуть на себя.

Ну что сказать? Не карлик. Просто мелкий пацан в крайней степени истощения. То-то я чуть что, так сразу в обморок брякаюсь. Довели блин! Да за такое отношение к ребёнку, извергов на месте убивать надо! Прикусив язык, начинаю осторожно разматывать повязку на голове. Какая-то холстина, но точно не марлевый бинт. Последние два витка снимаю с болезненным шипением, так как повязка подсохла, а воды чтоб смочить бинт в комнате не обнаружил. Выходить куда-то на её поиски счёл преждевременным, надо сначала разобраться с полученными травмами. Спасает положение то, что ушибы и ссадины густо смазаны какой-то гадкой коричневой мазью, от которой и воняет дёгтем.

Правую сторону лица украшает здоровенная гематома. Бровь разбита, но уже схватилась подсыхающей корочкой и подживает. Синяк тоже начал спадать и теперь цветом напоминает из себя палитру безумного художника. Где тёмно-фиолетовый цвет перемешивается с багрово-красным переходя в жёлто-зелёные оттенки. От удара полопались капилляры глаза и теперь он напоминает глаз вампира, хищно краснея на фоне остального многоцветья.

Сняв бинт с шеи, подивился бледно-розовой узорчатой полосе на горле. Как-то уже доводилось такую видеть. Я задумался и вспомнил название. «Странгуляционная борозда». Блин! Пацана пытались удавить? Цепью? За что?? Да что ж это за мир такой! Не… надо разбираться. Там не получилось, так здесь за мальчишку кому-то ответить придётся. Или я не Миша-Лапа! Дальнейшее любование на себя «красявого» ничего особо нового не принесло.

Конечно, досталось этому телу крепко. Как только и выжил малец… Хотя, может и не выжил, раз я здесь. Но теперь точно выживет. И если бы не замызганный и запущенный вид, то мальчишка на первый взгляд вполне даже так себе ничего. Мне он даже понравился. Вот только эти лохмы сальные и пепельно-серые от грязи надо обрезать, а то, как у девчонки почти до плеч свисают. Пацана помыть-подстричь и будет тот ещё красавчег! Закончив осмотр доставшегося мне тела сматываю все бинты в один рулон и направляюсь «на свою» половину.

И тут одна из створок двери отворяется и в комнату входит дородная женщина. Я даже восклицаю от удивления. Ну вылитая Фрёкен Бок из мультика про Карлсона! В руках у неё находится небольшая миска и чашка. Она поворачивается на вскрик и, взглянув на меня, на секунду замирает. Ну, да! Видок-то у меня сейчас ещё тот. Я-то себя во всей красе уже видел. И хорошо, что после горшка, а то ведь и маленькая неприятность могла бы от неожиданности приключиться. А она меня такого «красивого» только сейчас увидела. Я ж до этого весь перебинтованный лежал.

Её лицо вдруг побледнело. Из ослабевших рук выпала сначала чашка и упала, расколовшись об пол и залив его чаем. Следом задребезжала и покатилась по паркету миска, пятная пол брызгами какого-то варева. А затем и сама хозяйка, закатив глаза и прижимая руки к груди начинает медленно оседать на пол. И тут внутри меня что-то словно прорвалось, меня окатила волна безудержного отчаяния и с душераздирающим криком я бросился к этой незнакомой женщине.

— Мама! Мамочка, не умирай! Прошу тебя!

Ухватив осевшую на пол женщину за плечи, из всех своих тщедушных силёнок стараюсь не дать ей завалиться на спину. Почему-то мне это кажется важным. Меня всего колотит от начавшейся истерики, и я кричу и кричу, давясь словами и слезами:

— Мамочка! Родненькая, только не умирай. Это я, твой Мишка. Пожалуйста! Не оставляй меня! МАМА!

Я обнимаю её за шею и целую лицо, целую руки, обильно орошая их слезами и непрестанно кричу:

— Мамочка, милая, не оставляй меня!

Вокруг суетятся и что-то кричат какие-то люди, кого-то срочно посылают за каким-то «Семёном Марковичем», меня безуспешно пытаются оторвать «от мамы». Отчаянно брыкаюсь и лягаюсь не желая отцепляться, но в какой-то момент меня опять накрывает темнота и я проваливаюсь в беспамятство.

* * *

На этот раз очнулся от чуть слышного разговора. Мои голова и горло вновь аккуратно замотаны в бинты, сильно пахнет валерьянкой и нестерпимо воняет дёгтем. Это чем тут меня мажут? Я им что, лошадь что ли какая? Мои руки лежат поверх одеяла и я ладошками прижимаю к своей груди пухлую ладонь моей спасительницы. Прислушиваюсь и понимаю, что речь идёт обо мне.

Разговаривают моя «названная мама» и, по-видимому, тот самый «Семён Маркович». Как мне становится понятно из разговора, то ли врач, то ли фельдшер и к тому же хороший знакомый моей спасительницы. Вслушиваясь в тихий говор, одновременно пытаюсь осознать то, что со мной только что произошло.