Долги наши

А на сей раз в нашу ложу натолкалось, кажется, еще больше. Двинуться, изменить положение было невозможно.

— Ты давно из Киева? — услышал я у самого уха знакомый голос.

Рядом со мной, впритирку, стояла Ася — моя землячка.

Не помню, как она появилась в нашей киевской компании — молодых актеров, художников и музыкантов.

Ася тоже была причастна к искусству — Марджанов принял ее в студию Соловцовского театра, — но как не похожа была она на всех нас, как не подходила к нам!

Среди лохматых «леваков»-художников, самоуверенных молодых актеров и курящих, сидя в изломанных позах, юных актрис эта — такая простая — девочка выглядела дико. Он была маленькой, узкоплечей, робкой. Гладко зачесанные на прямой пробор волосы, крестик на серебряной цепочке, линялое, много раз стиранное платьице. К ней приглядывались с интересом, ибо известно было, что Константин Александрович принял ее в студию и считал талантливой.

Он, но не мы. Мы в этой девочке не замечали никаких способностей. Разве что — голос. У нее был красивого тембра голосок, но такой маленький, что в те домикрофонные времена не было никакой надежды на то, что он мог бы быть услышан в зрительном зале. У Аси был всегда немного испуганный вид. На наших сборищах она забивалась куда-нибудь подальше, в уголок и только слушала, никогда не смея вступить в разговор. Когда лее к ней обращались, краснела и отвечала так тихо, что приходилось ее переспрашивать.

А мы шумели, горланили, спорили, ругались, мирились, дымили, читали стихи, слушали музыку…

Ася была девочкой с Соломенки, из семьи мелкого железнодорожного служащего. В нашей шумной компании она казалась просто неуместной Но вот однажды Ася удивила нас.

В Киев с литературными вечерами приехали знаменитые московские поэты.

Все они гремели в те поры, все были знаменитыми.

И один из них мимоходом, не прилагая к тому никаких усилий, покорил Асино сердечко. Он был на очень, очень много лет старше ее. Весь «сделанный», все на нем не просто так, все продумано — и гладкий пробор, и галстук, и преогромнейший перстень на указательном пальце, и манера читать стихи — бормоча, как бы пренебрегая мнением слушателей.

Маленькая Ася не пропустила ни одного вечера. Она покупала самый дешевый, так называемый входной билет и стояла на балконе, весь вечер не двигаясь, сцепив пальцы, неотрывно глядя на далекого своего кумира.

И случилось так, что один из наших актеров зашел за кулисы. Он был знаком с Асиным идолом, и они вместе вышли после окончания вечера на улицу. Это был последний литературный вечер. У выхода стояла толпа поклонников. Актер заметил нашу Асю. Она восторженно смотрела на поэта, широко раскрыв глаза.

Шутки ради актер подозвал ее и представил. А поэт смеясь сказал:

— Поехали с нами!

Сели в пролетку, отправились в ресторан «Ренессанс» на Институтской улице.

Потом изрядно выпивший кумир повел девочку к себе в гостиницу.

А на завтра, осыпаемые цветами поклонниц, поэты сели в поезд и укатили обратно в Москву.

Долго после того никто из нас не видел маленькую Асю. Марджанов справлялся о ней, но мы ничего не знали. И только через месяц или два обнаружили, что Ася уехала в Москву.

Ни слезы матери, ни смертельная болезнь отца не остановили ее. Уехала, все бросив, уехала. И вот — эта встреча на «Лесе». Она простояла спектакль не шевелясь, судорожно сцепив пальцы, — такой я помнил ее по Киеву. И только новое что-то появилось в ее облике — хоть и слушает, хоть и переживает, а в то же время вроде бы вся светится радостью, не может сдержать эту радость.

Когда в сцене Аксюши с Петром из-за кулис послышался старинный русский вальс, когда заиграл его на гармонии знаменитый Макаров так, что сердце у меня сжалось и горло перехватило, я услышал шепот:

— …Платок… есть у тебя платок…

Платка у меня, конечно, не оказалось. Лицо Аси было залито слезами, но в то же время продолжало светиться счастьем.

Где только отыскал этот вальс Мейерхольд? Как догадался соединить его именно с этой сценой любви, придав ей вдруг такое неожиданное звучание?.. Как верно пригласил Макарова — никто иной не смог бы так сыграть эту простенькую, душу разрывающую мелодию.

Оглушенные, раздавленные, счастливые вышли мы из театра и отправились с другом провожать Асю. Она шла между нами, опустив голову, улыбаясь, долго молчала. Падал снежок. Потом я спросил ее, как она живет в Москве.

Оказалось, что устроилась уборщицей в театр Мейерхольда — моет полы, подметает, стирает какие-то тряпки и… счастлива.

— Я бы и сам пошел хоть в дворники к Мейерхольду, — сказал мой приятель.

— А я вообще счастливая. Если вы еще не видели совсем, совсем счастливого человека — смотрите на меня. И завтра, если хотите знать, самый важный день в моей жизни…