Долгая смерть Лусианы Б.

— Я попросила маму пойти со мной, так как все-таки побаивалась с ним встречаться. Клостер опаздывал уже на десять минут, и адвокатша прошептала со злобной радостью, что, наверное, он на более важном судебном заседании — по делу о разводе. Оказывается, ее коллега и подруга представляет интересы жены Клостера. Видимо, его супруга прочитала наше заявление, в том числе и упоминание о сексуальном домогательстве, и тут же решила с ним развестись. Они предъявили миллионный иск, а поскольку с ее подругой шутки плохи, то Клостер, несомненно, окажется на улице. Я прямо-таки оцепенела, никак не ожидала подобного поворота. Прошло еще пять минут, и наконец появился адвокат Клостера, по виду спокойный, уравновешенный человек. От имени своего клиента он предложил нам двухмесячную зарплату в качестве компенсации. Мой адвокат с ходу отвергла это предложение, даже не посоветовавшись со мной, и через месяц было назначено второе слушание в мировом суде. Судья сказала, что за это время все смогут подумать и прийти к соглашению. Когда мы вышли, я спросила маму, не отказаться ли нам вообще от этого дела. Я и вообразить не могла, что все зайдет так далеко и из-за меня разрушится его брак. Мама рассердилась и заявила, что не понимает, как я могу ему сочувствовать. Совершенно очевидно, что этот брак разрушился уже давно, если он пытался проделать такое со мной. Я промолчала — на самом деле я не столько раскаивалась, сколько боялась. Мои худшие предчувствия сбывались. Ведь он просто-напросто хотел меня поцеловать, а мы раздули целую историю, последствия которой уже вышли из-под контроля. С каждым днем беспокойство мое нарастало, и мне хотелось только одного — чтобы второе слушание поскорее прошло и все закончилось. Я была готова принять любое новое предложение вопреки желанию мамы и советам адвоката. За день до назначенной даты судья позвонила и предупредила, что слушание откладывается на неделю. Раздосадованная, я спросила почему. По просьбе другой стороны, был ответ. Я спросила, можно ли вот так менять дату по собственному желанию. В чрезвычайных ситуациях — да, можно, ответила она и, понизив голос, сообщила, что у Клостера умерла дочка. Я не могла в это поверить и в то же время, как ни странно, сразу поверила и восприняла эту трагедию как логическое следствие того, что началось после отправки моего письма. Несколько секунд я была не в силах вымолвить ни слова, но потом все-таки спросила, из-за чего она умерла. Судья знала только то, что сообщил его адвокат: дома произошел какой-то несчастный случай. Повесив трубку, я подошла к письменному столу и вынула из ящика рисунки, которые подарила мне Паули. На одном были нарисованы ее папа огромных размеров и я на маленьком стульчике перед квадратом, изображавшим компьютер. К тому времени она как раз научилась писать свое имя и подписала рисунок. На втором сквозь открытую дверь виднелся маленький парящий в воздухе папа, а мы с ней, почти одного роста, держались за руки, как сестры. Радостные и наивные рисунки, а теперь она мертва. Весь оставшийся день я проплакала. Наверное, я плакала и о себе тоже, хотя вряд ли в тот момент предвидела, что так просто все не закончится и произойдет еще немало ужасных вещей.

— Но почему? Если это был несчастный случай, почему ты чувствовала себя виноватой?

— Не знаю, но я чувствовала, а главное — он чувствовал то же самое. Во всяком случае, это единственное объяснение случившемуся, какое приходит мне в голову.

Она замолчала и закурила вторую сигарету — рука у нее по-прежнему дрожала.

— Итак, ты пошла на второе слушание, — сказал я.

Она кивнула.