Долгая прогулка

— Только не в толпу! — прокричал Макврайс в самое ухо Гаррати. Боль ланцетом врезалась в его мозг.

— Пусти меня!

— Рей, я не дам тебе убить себя!

— Оставь меня и катись!

— Ты хочешь умереть на ее руках? Так?

Время уплывает. Она плачет. Он видит слезы на ее щеках. Он вырвался из рук Макврайса. Вновь ринулся к ней. Он тяжело, зло всхлипывает. Ему хочется спать. Он обретет сон на ее руках. Он любит ее.

Рей, я люблю тебя.

Он читает эти слова по ее губам.

А Макврайс все еще рядом. Яркий луч телевизионной осветительной установки. Боковым зрением Гаррати увидел ребят из своего класса; они развернули огромное знамя, и почему-то на нем было его лицо со школьной фотографии, увеличенное до размеров морды Годзиллы, он ухмылялся самому себе, плачущему и рвущемуся к Джен.

Динамик пролаял второе предупреждение. Как глас Божий.

Джен…

Она рвется к нему. Руки ее тянутся к нему. Их пальцы соприкасаются. Холодная ладонь. Ее слезы…

Мама. Ее руки тянутся…

Он схватил ее за руку. Одна его рука сжимала руку Джен, другая — мамину руку. Он дотронулся до них. Исполнено.

Исполнено, прежде чем рука Макврайса, неумолимого Макврайса опять опустилась на его плечо.

— Отпусти меня! Отпусти!

— Ты что, ненавидишь ее, друг? — рявкнул ему в ухо Макврайс. — Чего ты хочешь? Умирая, залить их своей кровью? Тебе этого захотелось? Ради всего святого, иди!

Он вырывался, но Макврайс силен. Может быть, Макврайс прав. Он посмотрел на Джен. Теперь в ее расширившихся глазах стоял страх. Его мать жестами показывала ему: «Будут стрелять». А на губах Джен он читал только одно слово, похожее на проклятие: Иди! Иди!

Конечно, надо идти, тупо подумал он. Я — парень из Мэна. В эту секунду он ненавидел ее — хотя если он и совершил свой поступок, то лишь для того, чтобы заманить ее, а также мать, в ловушку, которую он расставил для себя самого.

Магическим громом прогрохотало третье предупреждение — ему и Макврайсу; зрители притихли и наблюдали за происходящим жадными глазами. Теперь на лицах Джен и матери Гаррати отразился панический ужас. Мама закрыла лицо руками, и ее жест напомнил Гаррати руки Барковича, взлетевшие к горлу, как встревоженные голуби.

— Если тебе непременно надо, сделай это за поворотом, трус дешевый! — кричал Макврайс.

Гаррати захныкал. Макврайс снова переиграл его. Макврайс очень силен.

— Ладно, — сказал он, не зная, слышит ли его Макврайс. Он уже шел. — Хорошо, хорошо, только отпусти меня, пока не сломал мне позвоночник. — Он всхлипнул, икнул, утер нос.

Макврайс осторожно отпустил его; но был готов схватить снова.

Как завороженный, Гаррати обернулся, но Джен и мама уже исчезли в толпе. Ему казалось, он никогда не забудет нарастающей паники в их глазах. Его уверенность испарилась. Он не получил ничего, кроме взмаха голубого шарфа.

Он не смотрел больше назад. Предательские ноги, спотыкаясь, несли его прочь из города.

Они вышли из Фрипорта.

Глава 16

Выступила кровь! Листон шатается!

Клей потряс его комбинацией ударов!..

Клей наступает… Клей убивает его!

Клей его убивает!

Дамы и господа, Листон упал!

Сонни Листон упал! Клей танцует на ринге…

Машет… Приветствует зрителей!

Да, дамы и господа, у меня нет слов, чтобы описать эту сцену!

Радиокомментатор

«Второй бой Клей — Листон»[31]

Таббинс сошел с ума.

Таббинс — невысокий очкастый парнишка с усеянным веснушками лицом. На нем были чересчур свободные синие джинсы, которые ему приходилось все время подтягивать. Говорил он не много, но, в общем, был приятным парнем, пока не тронулся.

— БЛУДНИЦА! — бормотал Таббинс под дождем. Он запрокинул голову, и дождевая вода стекала с его очков на щеки, текла по губам, по подбородку. — ВАВИЛОНСКАЯ БЛУДНИЦА ЯВИЛАСЬ СРЕДИ НАС! ОНА ПРОПОВЕДУЕТ ЛОЖЬ НА УЛИЦАХ И РАЗДВИГАЕТ НОГИ НА НЕЧИСТЫХ БУЛЫЖНИКАХ! О НИЗОСТЬ! О НИЗОСТЬ! БЕРЕГИТЕСЬ ВАВИЛОНСКОЙ БЛУДНИЦЫ! С УСТ ЕЯ ТЕЧЕТ МЕД, НО В СЕРДЦЕ У НЕЯ ЖЕЛЧЬ И ЧЕРВЬ ДРЕВОТОЧАЩИЙ…

— И еще у нее гонорея, — устало добавил Колли Паркер. — Елки-палки, да это хуже, чем Клингерман. — И громко крикнул: — Эй, помолчи, Табби!

— БЛУД И РАЗВРАТ! — завопил Таббинс. — НИЗОСТЬ! ГРЯЗЬ!

— К чертям его, — пробормотал Паркер. — Я его сам убью, если он не заткнется.

Он провел дрожащими костлявыми пальцами по губам, опустил руки к поясу, и ему потребовалось тридцать секунд на то, чтобы добраться до кармана, в котором лежала фляга. Поднося флягу ко рту, он едва не выронил ее, и половина воды пролилась. Паркер беспомощно заплакал.

Три часа дня. Портленд и Южный Портленд остались позади. Минут пятнадцать назад они прошли под мокрым дорожным указателем, возвещавшим, что до границы Нью-Хэмпшира осталось всего 44 мили.