Доленго

Девятого мая ко дворцу генерала-губернатора направились женщины. Их было много, и они остановились перед дворцом. С помощью Жверждовского кто-то проник внутрь, требуя, чтобы их выслушал начальник края. Женщины пришли просить Назимова выпустить из тюрьмы нескольких молодых людей, которых власти арестовали как подстрекателей к пению запрещенных революционных песен и гимнов. "Освободите невинных!" - кричали в толпе. Назимов даже не вышел. Он приказал вызвать пожарную команду.

Разговор перекинулся на других друзей Сераковского, вспомнили веселого ксендза Мацкевича ("Он все там же, в своем Подберезье". - "Но мне надо его повидать!" - "Хорошо, съездим к нему"), Кастуся, который вот-вот должен вернуться в Вильно, и сестер Далевских.

- Кстати, вы не знаете, здесь ли Аполония? - спросил Зыгмунт по возможности равнодушным голосом.

Врублевский понимающе усмехнулся:

- Уж коль я тогда был чем-то вроде свата, то продолжу эту роль и теперь. Вечером сходим к Зеленому мосту, где каждую пятницу устраиваются политические демонстрации.

- И там увидим Аполонию?

- Конечно! В самых первых рядах.

Зеленый мост через Вилию соединял дачные местности - Зверинец с Закретом. Река здесь круто изгибалась, и на том, высоком берегу ее рос красивый сосновый лес.

...Аполонию Сераковский увидел сразу, она шла впереди, вместе с какими-то женщинами в черном. За ними в безмолвии медленно двигалась толпа. Аполония узнала Зыгмунта, подняла на него большие затуманенные глаза, но тотчас же потупила взгляд. В такую минуту, когда все думали о жертвах, принесенных Польше, было кощунственно выражать радость.

Сераковский и Врублевский молча присоединились к толпе, которая уже возвращалась в город. Лишь дойдя до пустынной Торговой площади, посредине которой возвышался костел святого Якуба, Аполония сочла возможным" взглянуть на Сераковского и приветливо улыбнуться ему.

- Здравствуйте, пан Зыгмунт, я рада вас видеть, - тихонько сказала она. - Вечер добрый, пан Валерий!..

Сераковский с благодарностью посмотрел на нее. Она похорошела, и ей так шло черное платье из тяжелого шелка, на котором выделялась булавка с белым орлом, приколотая к груди в знак того, что ее сердце принадлежит Польше.

- Можно, я вас провожу до дому? - попросил Сераковский, и Аполония не возразила.

- До завтра, Зыгмунт! - вовремя попрощался Валерий.

- До завтра! Я жду тебя в гостинице, как условились.

Аполония и Зыгмунт остались одни. Улицы быстро пустели. Цокая копытами о мостовую, проехал казацкий патруль.

- Я ведь даже не знаю, где вы живете! - сказал Сераковский.

- Какая разница... Давайте просто походим... хотела сказать "прапорщик", но вижу, что вы совсем в другом чине. - Она вздохнула. - Мне не нравится ваша форма, пан Зыгмунт.

- Почему же? - удивился Сераковский.

- Потому что солдаты, одетые в эту форму, держат в цепях Польшу.

- Но есть люди, которые носят такую же форму и в то же время готовы бороться за свободу отчизны.

- Где они? - грустно спросила Аполония.

- Один из них перед вами.

Она обрадовалась:

- Значит, вы приехали не просто так, а по делу!

- Конечно... И чтобы увидеться с вами. Я так часто и так много думал о вас все это время...

- В трудный час испытания отчизны сердце поляка должно молчать.

- Неверно! Охваченное любовью сердце делает человека сильнее, лучше, справедливее!

Они бродили по темным, освещенным лишь звездами улицам, и Сераковский рассказывал о чужих странах, о встречах с Герценом и Гарибальди, пока Аполония не спохватилась:

- Уже поздно... Мне надо домой.

Она взяла в руку висевшие на груди миниатюрные часики с цепочкой копией каторжных цепей, как наглядным напоминанием об оковах, в которых стонет Польша. Сераковский засветил спичку.

- Уже два часа ночи! - испуганно сказала Аполония и добавила уже с улыбкой: - Мне попадет от мамы, она у нас строгая.

- Не попадет!.. Когда я вас увижу?

- Завтра вечером я буду у Острой брамы.

- А в воскресенье?

Аполония задумалась.

- Наверное, я пойду в костел. Вот в этот. - Она показала рукой на древнюю звонницу, стоявшую рядом с белым храмом.

- А в понедельник?

- Зачем загадывать далеко? - спросила она.

- А затем, что я хочу вас видеть каждый день, каждый час, каждую минуту!

К сожалению, осуществить это Сераковскому не удалось: работа по обследованию тюремного быта отнимала слишком много времени. Но уже одно то, что он жил в Вильно, в городе, в котором жила Аполония, что он хотя бы изредка мог встречаться с нею, делало его счастливее.

А город по-прежнему бурлил. Сераковскому стоило немалого труда оставаться внешне спокойным, проходя по улицам и чувствуя на себе враждебные взгляды прохожих. Люди, надевшие траур по павшим, видели в нем лишь капитана ненавистной им царской армии, быть может, однополчанина тех, кто расстреливал варшавских демонстрантов. Он не мог, не имел права сказать им, что под его мундиром бьется горячее сердце патриота. Тревожило и другое. Однажды он стал свидетелем того, как дюжий поляк с закрученными усами столкнул локтем с тротуара русского старика, пробормотав негромко, но внятно: "Чертов москаль!"