Михаил Матвеевич Лазаревский, брат Федора Матвеевича, тоже в свое время служивший в Оренбургской пограничной комиссии, уже давно оставил степь и переселился в столицу, где работал теперь старшим советником Петербургского губернского управления.
Засиделись поздно. Хозяин расспрашивал об Оренбурге, оба вспоминали свою первую встречу, тогдашнее житье-бытье.
Утром Шевченко поднялся ни свет ни заря и осторожно, чтобы не разбудить хозяина, вышел из квартиры. Валил мокрый густой снег, под нога и хлюпало, дул пронизывающий ветер с залива.
Целый день Шевченко бродил по Петербургу, узнавая и не узнавая его, побывал у Академии художеств, однако же внутрь не зашел - слишком много воспоминаний было связано с этим зданием... Изрядно намотавшись, пообедал в трактире у Балабина на Садовой и лишь к вечеру добрался до квартиры Василия Михайловича Белозерского, в прошлом члена Кирилло-Мефодиевского братства и своего соседа по каземату в 1847 году.
- Батюшки! Батюшки, кого я вижу! - раздался восторженный, громкий голос хозяина. - Надия! Иди сюда скорее! Все, все идите - Сигизмунд, Ян, Антоний!
Белозерский бросился обнимать Шевченко, и, пока он это делал с неуклюжей мужской искренностью, пока Тарас Григорьевич вытирал выступившие на глазах слезы, в прихожую прибежали все, кто был в квартире.
- Батько! Бать-ко! - тихонько вскрикнул Сераковский.
- Брат Тарас!..
- Он самый, други мои дорогие, он самый!
Шевченко переходил из одних объятий в другие, плача и не стыдясь своих слез. Кто-то стягивал с него мокрое пальто, кто-то расшнуровывал промокшие штиблеты.
- Ну-ка, поворотись, - сказал Белозерский. - Дай на тебя поглядеть хорошенько.
Перед ним стоял лысый, бородатый, очень усталый старик с веселыми от возбуждения и заплаканными глазами.
- Где ж твои каштановые кудри, Тарас? - тихо спросил Белозерский.
- В Урал-реке да в море Каспийском, Василь.
- А годы твои где? Силы где?
- Друзья, к чему грустные вопросы? - Сераковский не выдержал. - Батыю с нами! Он свободен! Разве этого мало?
Жена Белозерского Надежда Александровна, красивая, с русой косой, повитой вокруг головы, быстро собрала на стол и принялась угощать украинскими блюдами. А друзья сидели, вспоминали прошлое, смеялись, плакали, чокались чарками, произносили сердечные речи и пели родные песни.
- Слышал я, что ты собираешься издавать украинскую газету или журнал, правда ли? - спросил Шевченко у Белозерского.
Тот кивнул.
- Надо воспользоваться некоторым ослаблением цензуры. Думаю, разрешат. Свое содействие и поддержку обещали Чернышевский, Тургенев, Катенин. Да еще Костомаров, недавно ему предложили занять кафедру русской истории в университете. В Петербург из Саратова переезжает.
- Далеко пошел Николай Иванович. - Шевченко горько усмехнулся. - А ведь сидели в одной темнице...
- Разных людей государь-император по-разному одаривает своими монаршими милостями, - заметил Сераковский.
- Да ну его, этого царя, чтоб о нем вспоминать в такой доброй компании. - Шевченко махнул рукой. - Давай лучше о журнале продолжим. Ты там, Василь, Антония обязательно напечатай. Я переведу.
- Спасибо... Мы тоже, брат Тарас, задумали свой журнал, польский, сказал Желиговский. - Уже в в Петербургский цензурный комитет прошение подали. Думаем назвать наше детище "Слово".
- И приглашаем всех добрых друзей Польши участвовать в нем, - добавил Станевич. - Правда, Зыгмунт?
- Конечно, Ясь! - Он повернулся к Шевченко. - Это будет легальное издание, в котором мы постараемся высказать нелегальные мысли. Во главе всего дела стоит Огрызко. Он занимает большой пост в одном из департаментов и совершенно вне подозрений. Думаю, что нам удастся усыпить бдительность цензурного комитета.
- Ну что ж, друзи, коли так, выпьемо ж еще по чарке за обои наши журналы! - предложил Тарас Григорьевич.
- Да, еще одна добрая новость! - Сераковский удивился, как это он мог забыть о ней. - С мая начинает выходить "Военный сборник". И ты знаешь, батько, кого назначили главным редактором? Николая Гавриловича Чернышевского.
Вскоре Сераковский получил записку от Чернышевского, который просил зайти к нему домой в любое время, начиная с четырех часов пополудни. Он выбрался дня через два и застал Николая Гавриловича в кабинете, за столом, заваленным ворохом исписанных разными почерками листов.
- Очень, очень кстати, Зигизмунд Игнатьевич. Все это - рукописи для нового журнала, и, если вы мне не поможете разобраться, я в них просто утону. Кстати, здесь есть одна корреспонденция, которая вас наверняка заинтересует. - Он подал Сераковскому несколько листов тетрадочного формата.
Зыгмунт взглянул на заголовок - "Голос из армии" - и углубился в чтение. Спокойно читать он, однако, не смог. Статья явно взволновала его, он то садился в кресло, то поднимался порывисто, продолжая читать на ходу, подчеркивал что-то карандашом и бросал одобрительные реплики.