Доленго

Минут через пятнадцать Плещеев и солдат, назвавшийся Емельяновым, сидели на нарах Сераковского, возле натопленной печи, и с жадностью ели холодную баранину, запивая ее горячим чаем. На полотенце лежали кусочки сахару, горсточка изюма, ломтик сала - все это вынули из своих сундучков обитатели казармы. Многие легли спать, но несколько человек сидели и стояли рядом.

- А кем вы раньше были, Алексей Николаевич? - поинтересовался Сераковский. - Учились? Служили?

- Да как вам сказать, Сигизмунд Игнатьевич? Не то и не другое. Пописывал немного. В "Отечественных записках", в "Современнике".

- В таком случае я вас должен знать... конечно, заочно. - Сераковский задумался. - Плещеев... Плещеев? - Интонация из задумчивой стала вдруг вопросительной и радостной. - Помилуйте, так вы Плещеев? "Вперед! без страха и сомненья на подвиг доблестный, друзья! Зарю святого искупленья уж в небесах завидел я!"... Так это вы?

- Я... - Плещеев наклонил лохматую голову.

- Братцы! - Тон Сераковского стал торжественным. - Вы видите перед собой большого русского поэта, чудесного певца свободы, людского братства, любви, человека, талант которого от господа бога!

Пока Зыгмунт все это говорил, Плещеев протестующе махал руками.

- И за что же вас, Алексей Николаевич?

- За чтение запрещенного, распространяемого в списках письма Белинского к Гоголю.

- Ничего не знаю! Совсем ничего не знаю!.. Что за письмо, за чтение которого поэтов отдают в солдаты?

- Подвергают смерти через расстреляние, - мрачно поправил Плещеев.

- Опять загадка! - Сераковский нервно пожал плечами.

- Меня и еще двадцать моих товарищей... среди них, между прочим, был литератор Достоевский, может быть, слышали?..

- ..."Двойник"... "Бедные люди"...

- ...сперва приговорили к казни.

- Страсти-то какие, господи! - промолвил кто-то из солдат, крестясь.

- ...вывезли на плац, прочитали при барабанном бое приговор, всем надели смертные саваны, отдали команду "Заряжай!"... "На прицел!" Плещеев говорил отрывисто, с каждым словом повышая голос, но вдруг, словно обессилев, закончил едва слышно: - Но залпа не последовало. На плац прискакал флигель-адъютант с пакетом от государя... И вот я здесь.

Сераковский поежился, словно от холода.

- Когда это случилось?

- Двадцать второго декабря минувшего года, в восьмом часу утра.

- И вся ваша вина состояла в том, что вы читали вслух, друг другу письмо критика Белинского? Я так вас понял?

- Да, частное письмо, наполненное дерзкими выражениями против православной церкви и верховной власти, как сказано в приговоре.

- Прекратить болтовню! - Из глубины казармы послышался окрик фельдфебеля.

- Да, да, пора спать... Пока вас определят, могу поделиться ложем, Зыгмунт показал на свои нары.

- Весьма признателен.

То, что у Сераковского уже осталось позади - первые гнетущие впечатления, первый, пока непроизвольный внутренний протест против бессмысленности и бесчеловечности казарменного строя - муштры, мордобития, унижения, - Плещееву только предстояло испытать. Еще юношей его определили в школу гвардейских прапорщиков в Петербурге, но через полтора года он ее оставил - настолько сильно было у него отвращение к военным занятиям. С возрастом это отвращение отнюдь не уменьшилось, из стихийного оно стало сознательным. "Для чего все это мне, поэту, - шагистика, команды, ружейные приемы?" - спрашивал Плещеев сам себя.

- В жизни все пригодится, - сказал ему как-то Зыгмунт. - И продолжайте писать стихи. Ведь вам не запретили писать, как Шевченко?

- К счастью, нет. Но разве сейчас до поэзии? Меня не выпускают из казармы... Следят за каждым шагом, за каждым письмом. Вчера хотели посадить на гауптвахту только за то, что я позабыл застегнуть на мундире крючок.

- Крючок надо застегивать, Алексей Николаевич, так теплее. Сераковский улыбался одними глазами.

- Вы все шутите, Сигизмунд Игнатьевич! А я никак не могу понять, почему наш ротный командир беспрестанно твердит, что все мы мерзавцы, с которых надо драть шкуры, что в роте все сплошь негодяи... Но эти негодяи, если придется, без слова умрут за Россию... умеют сносить нужду без ропота, с веселым лицом...

- А может быть, Алексей Николаевич, это как раз и плохо, что без ропота? Может быть, лучше, чтоб роптали. Как-никак ропот - одна из форм протеста!