Доленго

Весь вечер солдатская казарма гудела, в мельчайших подробностях вспоминая события. После приказа батальонного командира унтер стал сам не свой. Несколько раз, забывшись, он заносил было руку для удара, но вдруг, вспомнив о запрете, резко опускал ее.

- Наряд не в очередь! Нужник пойдешь чистить вместо профоса! вымещал свою злобу Поташев.

Больше всех, пожалуй, радовался Сераковский. А может быть, думал он, в том добром, что произошло сегодня, есть и частица его усилий? Ведь тогда, в разговоре с генералом, майор Михайлин молчал, однако ж явно сочувствовал его словам!

- Тебя ни разу не посмел коснуться кулак унтера, но ты ликуешь, как будто всех сильнее били тебя! - сказал ему Погорелов.

- А ты разве не доволен?

- Доволен! Но что значит отмена пощечин для одного батальона, если бьют всюду, во всем русском войске!

Сераковский помрачнел, но тут же оживился снова.

- Лиха беда начало, Погорелов, - сказал он.

Майор больше не появлялся в ротах. Когда на следующий день Сераковский пришел заниматься с Колей, Михайлин лежал в кабинете на диване. Рядом на столике стояли пузырьки с лекарствами.

- Зайдите ко мне, Сигизмунд Игнатьевич, - услышал Зыгмунт голос батальонного командира.

- Здравствуйте, Степан Иванович! Как ваше здоровье?

- Вашими молитвами... - Михайлин слабо, болезненно улыбнулся.

- Молитвами всех солдат, которых одним магическим словом вы превратили из бессловесных забитых тварей в людей! - ответил Сераковский, заметно волнуясь.

- Ой, как громко!.. Вы, я вижу, весьма восторженный человек.

- Вы правы. Я могу мгновенно приходить в восторг и так же быстро в уныние... Но я не могу оставаться равнодушным.

- Значит, солдаты молятся за меня... - не то в шутку, не то всерьез промолвил майор.

- Конечно!.. И стараются, как не старались никогда. Можно подумать, что их подменили. - Сераковский помолчал. - Вы представляете, Степан Иванович, какой бы могучий сдвиг произошел в армии, если бы то, что вы сделали здесь, было сделано повсеместно!

- Нет, вы определенно фантазер!.. Но ежели говорить серьезно, то сие, Сигизмунд Игнатьевич, к сожалению, не в моих слабых силах. Больше того, я совсем не уверен, что мое распоряжение будет одобрено. Скорее всего, я получу нагоняй и наживу себе врагов.

- Не дай бог!

- Увы, люди белой кости рождаются с плеткой в руках, люди же черной кости - с веревкой на шее.

- Но ведь есть же исключения!

- ...когда с веревкой на шее рождается человек белой кости? - спросил майор, поглядывая на Сераковского.

Они помолчали, пока Михайлин пил свою микстуру.

- Если бы это, - Зыгмунт выделил голосом последнее слово, - произошло на несколько дней раньше, Охрименко бы никуда не убежал.

- Охрименко совершил тяжкое преступление, - сказал Михайлин, мрачнея.

- Но надо же принять во внимание причину преступления, помнить о том, что толкнуло человека в бездну... Его поймают?

- Наверное. Не мы, так кокандпы... Однако я задержал вас. Идите к Коле, а то он небось соскучился, дожидая.

- Очень хороший мальчик, - искренне похвалил Сераковский.

Лицо майора потеплело.

- Хочу, чтобы он вырос человеком.

- Я тоже. И делаю для этого все, что в моих силах.

- Спасибо... А в награду возьмите, коли желаете, вот эту книжку "Современника". В ней есть кое-что любопытное для вас...

Михайлин дал журнал Сераковскому, очевидно, не зря. Там была отчеркнута статья, словно бы продолжавшая начатый разговор о наказаниях. Речь в ней шла о французских преступниках, осужденных на галеры. Статья была внешне бесстрастна, она лишь констатировала факты, но сам подбор этих фактов протестовал против жестокости. Безымянный автор взывал к совести людей: наказывайте, но не истязайте!

- "Доказано, - прочитал вслух Сераковский, - что десятый из осужденных на галеры умирает в первый год. Итак, каждый присяжный, положивший отослать десятерых обвиняемых на каторжную работу, может быть уверен, что один из этих людей приговорен им на смерть верную и почти столь же быструю, как и смерть на эшафоте..." И это в просвещенной Франции! Почти как в России!

- У нас нет галер, - усмехнулся Погорелов.

- Зато есть Сибирь, рудники, где погибали декабристы, Нерчинск, а это - те же галеры! У нас есть кое-что почище галер - шпицрутены!

К вечеру стало прохладнее, и оба друга сидели на берегу моря.

- Слушай дальше... "Чему же приписать такую страшную разницу? Без сомнения, нравственному впечатлению, ужасу, который ощущает осужденный, видя, что общество ввергает его в бездну позора, из которой он уже не выйдет, а если и выйдет, то с неизгладимою печатью вечного отвержения, потому что галеры во многом походят на ад Данта..." Да, автор совершенно прав... Нравственный ужас часто бывает сильнее ужаса физического. Слово крепче палки. Убеждение - действеннее, чем наказание, - развивал свою мысль Сераковский.

- Ты, я вижу, всерьез думаешь над этим.