Лишь в начале июля Сераковскому удалось наконец получить документы. Командировка предстояла довольно долгая - на шесть месяцев, по 24 декабря 1862 года, и имела целью дальнейшее и более детальное знакомство с порядками в военно-исправительных заведениях.
- Вы столь успешно показали себя при осмотре наших крепостей и тюрем, что мы решили попросить вас закончить дело за пределами России, - сказал Зыгмунту Милютин. - Расскажите нам о дисциплинарных учреждениях без телесных наказаний. Посетите снова Лондон, Париж, съездите в одну из французских колоний...
- Я бы хотел просить вашего разрешения, Дмитрий Алексеевич, - сказал Сераковский, - немного задержаться в Литве... по делам сугубо личным.
- Пожалуйста... Я слышал, вы, кажется, намерены жениться. От души желаю вам счастья.
За командировочным предписанием Сераковский пришел к директору канцелярии военного министерства генералу Константину Петровичу фон Кауфману. Кауфман принимал согласно новой моде - не по старшинству, а в очередь, в том порядке, в каком каждый являлся в приемную. Сегодня Кауфман был в хорошем расположении духа, протянул худую жилистую руку и с насмешливым добродушием поглядел на Сераковского.
- Опять едете доказывать, что у нас все плохо: наша пенитенциарная система не годится, наши военные тюрьмы не соответствуют своему назначению, а телесные наказания уродуют людей!..
- Совершенно верно, ваше высокопревосходительство! - ответил Сераковский.
- Ах, Сигизмунд Игнатьевич, Сигизмунд Игнатьевич!.. - Кауфман тяжело вздохнул. - Этот ваш нигилизм - не что иное, как результат увлечения Чернышевским. У нас крайне гуманное правительство. Человек своим вредоносным влиянием, своими дерзкими сочинениями разлагает общество, и хоть бы что - до сей поры находится на свободе. Впрочем, я уверен, что его скоро сошлют.
- Помилуйте, Константин Петрович! - воскликнул Сераковский. - Как же можно ссылать человека, литератора, если все то, что он печатает, проходит цензуру? Сослать ни с того ни с сего?
- Э-э, батенька! Политическая борьба все равно что война, а на войне, как вам известно, все средства позволительны. Человек вреден - значит его надо убрать. И это будет сделано, поверьте моему опыту!
Сераковский едва дождался конца аудиенции и сразу же поехал к Чернышевскому.
- Васильевский остров, вторая линия. И пожалуйста, побыстрей! сказал он, садясь в пролетку.
- Слушаюсь, ваше благородие! На чаёк не пожалеете - мигом домчу!
- Эигизмунд Игнатьевич, у вас крайне встревоженный вид. Что случилось? - Этими словами встретил Сераковского Чернышевский.
- Мне необходимо срочно поговорить с вами, Николай Гаврилович. По возможности, наедине.
- Тогда прошу... - Чернышевский открыл дверь в кабинет. - Так что же случилось? - повторил он.
- Вас хотят арестовать и сослать. Только что я об этом случайно узнал от генерала Кауфмана.
Николай Гаврилович ласково обнял Зыгмунта за плечи.
- Дорогой мой! - Голос Чернышевского звучал грустно. - Не далее как вчера вечером ко мне нагрянул фельдъегерь графа Суворова с поручением от своего патрона. Петербугский генерал-губернатор велел, конечно, сугубо конфиденциально, передать мне то же самое, что вы сообщили...
- Вот видите! Вам надо уехать за границу! - перебил Сераковский.
- Но это невозможно, Зигизмунд Игнатьевич!
- А почему? Не дают заграничного паспорта? Паспорт можно добыть и без участия полиции! Нет денег - соберем!
- Спасибо! От всей души спасибо, добрый мой человек! Как это ни странно, граф Суворов... - Чернышевский рассмеялся коротким смешком, граф Суворов предложил мне свои услуги и в этом щекотливом деле. Мол, паспорт обеспечим, даже проводим до самой границы, дабы с моей персоной не случилось никаких происшествий... И вы знаете, что я велел передать графу Александру Аркадьевичу? Что я категорически отказываюсь уезжать из России.
- Даже несмотря на грозящий вам арест?
- Да, несмотря на грозящий мне арест. - Чернышевский помолчал. - Ну подумайте, дорогой Зигизмунд Игнатьевич, как я могу бросить родину в то самое время, когда назревают такие большие, такие грандиозные дела! Накануне революции! Нет и еще раз нет! Я не могу жить вне России! Стать эмигрантом, обречь себя на вечное изгнание - выше моих сил. Нет, уж лучше в каземате, да в России... И вообще хватит об этом. - Он зашагал по кабинету. - Расскажите-ка о себе. Получили ли ответ от той милой девушки, которой собирались писать?
- Подучил, Николай Гаврилович. И весьма благоприятный. - Сераковский попытался скрыть радостную улыбку, но не смог. - Завтра еду в Литву, где вскоре надеюсь обвенчаться.
- Я очень, очень рад за вас, Зигизмунд Игнатьевич...