Докучливый собеседник

Глаза Бородина насмешливо поблескивали. - Уравнение Кельвина, - диктовал он, - дает нам возможность вычислить скорость распространения... В толстых аксонах - сто метров в секунду... Стенографистка, полная кокетливая дама, восхищенно ловила его слова и фразы. - Несколько сот реле, соединенные с другими рядами реле... Он сделал невольную паузу. Кто-то вошел, не постучав. Кто же мог войти, не постучав? Даже сам директор института терпеливо ждал за дверью, когда ему скажут: "Войдите". - Войдите! - сказал Бородин. Но это, в сущности, был только риторический возглас. Вошедший уже стоял здесь, перед ним. Это был фельетонист Глеб Морской. Бородин холодно поклонился. Поклонился и, глядя в угол, где стоял какой-то аппарат, продолжал диктовать: - Вычислительные машины уже превосходят человеческий мозг быстротой реакции. Морской сел на табуретку, не ожидая приглашения. - Мне нужно с вами поговорить, - сказал он резко. - И без посторонних. - Считайте, что в комнате никого нет. И не бойтесь. Ваши слова не попадут в стенограмму. - Мне нечего бояться стенограммы. Это вам нужно ее бояться. Лицо Бородина не изменилось, глаза так же насмешливо поблескивали. - Как вам известно, Морской, я не боюсь ничего на свете. - Я тоже. Кроме лжи. - Я понимаю. Вы хотите сказать, что я лжец! - Да! Бородин повернулся к стенографистке: - Марья Соломоновна, возьмите свой острый карандаш и запишите, что сказал Морской. Его слова пригодятся историкам журналистики. - Не паясничайте. Дело настолько серьезное... Бородин нетерпеливо побарабанил пальцами по столу. - На свете нет ничего серьезнее дела, которым я занимаюсь. Пятьсот миллионов длинных монотонно скучных лет протекло, прежде чем природа удосужилась создать человеческий мозг и вы, Морской, смогли писать свои фельетоны. А наша лаборатория, создавая искусственный мозг... - И ваш искусственный мозг тоже будет совершать неблаговидные поступки? - Что вы имеете в виду? - Вы прекрасно знаете, о чем я говорю. - Но Марья Соломоновна не знает. - Вы обманули меня. А я обманываю людей, доверившись вам. - Марья Соломоновна, запишите. Морской хочет обмануть человечество. Это для истории. А теперь для современности. В чем вы видите обман? - Не прикидывайтесь простачком. Вам эта роль не удается. Директор оказался вовсе не таким, каким вы его обрисовали. Но Дело даже не в директоре. У него много недостатков... Дело в том, что вы бесчестный человек. Я считал вас почти гением. А вы оказались... Я не столько ошибся в директоре, сколько в вас... - Обождите, Морской. Вы говорите так быстро, что даже стенографистке вас не догнать. Марья Соломоновна, запишите в стенограмму все, что я буду сейчас говорить. Это тоже для истории. Глеб Морской талантливый и умный фельетонист. Записали? В журналистских кругах его называют рыцарем. Он служит правде так же честно и страстно, как служил научной истине страстный Ламарк или неподкупно честный Пастер. Он не был романтиком, он был реалистом. А вы романтик, Морской. Об этом говорит даже ваш псевдоним. А имеет ли право фельетонист быть романтиком? Вот на этот вопрос я не знаю, что ответить. Вы романтик! Вам понравилась моя лаборатория, мои успехи, кибернетика. Я не вижу ничего дурного в том, что вы не взвешивали действительность на аптекарских весах. Может быть, вы и ошиблись во мне, Морской. Но это такая ошибка, которую история науки вам простит. - Возможно. Но я-то не хочу себе простить. Фельетона не будет. Я порвал его и бросил в корзинку. Глаза Бородина блеснули. Он встал. - Марья Соломоновна, я освобождаю вас от работы на десять минут. Вы меня поняли? Стенографистка неохотно поднялась и, обиженно поджав губы, вышла. - Так вы и в самом деле порвали ваш фельетон? - Да. Я бросил его в корзинку. - Ну что ж. Возможно, вы правильно поступили, Морской. Я чувствую глубокое уважение к вам. Вы пересмотрели свое отношение к директору. Но мне хотелось бы, чтобы вы заодно пересмотрели свое отношение и ко мне. Я и сам собираюсь многое пересмотреть.