Доктор Великанов размышляет и действует

Бросив как бы случайно столь веский аргумент, доктор Великанов сделал вид, что поглощен чтением лежащей на столе бумажки, и сразу же стало ясно, что он хитрит, хитрит бессовестнейшим образом, и притом боится встретиться взглядом с Ульяной Ивановной.

И – кто поймет тайны человеческого сердца? – это не только не огорчает, но даже трогает ее…

– Я уж подожду с отпуском, Арсений Васильевич! – решает она.

В самом деле – какой непростительной оплошностью, каким эгоизмом было ее желание получить отпуск накануне летнего ремонта больницы! Глазам Ульяны Ивановны с ужасающей отчетливостью представляется душераздирающая картина: на фоне общего беспорядка, произведенного ремонтом, горы застиранного, дурно выглаженного белья, залитые известью полы и, в довершение всего, сам доктор Великанов, одиноко и угрюмо страдающий без зеленого абажура. Это было так страшно, чего она почти не слышала того, что говорил доктор.

А говорил он красноречиво и убедительно:

– Не думайте, Ульяна Ивановна, что я отказываю вам в отпуске. Говоря откровенно, я сам с величайшим удовольствием провел бы месяц подальше от больницы, но даю себе отчет, что это невозможно. Кто, кто, а мы – старые работники – всегда обязаны учитывать интересы дела…

– Я же сказала, что не поеду!

После столь решительного заявления сестры-хозяйки доктор Великанов отбрасывает в сторону ненужную бумажку и весело гладит подлокотник.

– И отлично!.. Можно вернуть ваше заявление?

Хитрец из хитрецов! Разве он забывал когда-нибудь о нем? Конечно, нет! Ощупью, без всякого труда, он разыскал его в портфеле среди согни других документов.

Уходя из кабинета, Ульяна Ивановна уносила в сердце бурю самых противоречивых чувств. Она была растрогана и расстроена, взволнована и успокоена, гневна и любяща…

Чтобы немного придти в себя, она отправилась в родильное отделение к «своей больной».

Может быть, это было не очень хорошо со стороны Ульяны Ивановны, но поступающие на излечение больные пользовались далеко не одинаковым ее расположением. Неизменно в одной из палат у нее оказывалась любимица – обычно молодая и одинокая женщина, которую Ульяна Ивановна называла «дочкой» и никому не давала в обиду.

– Как нынче, доченька? – спросила она, наклонясь над любимицей.

Больная открыла глаза и улыбнулась.

– Ничего, сестрица, только скучно очень…

– Понятно, в больнице невесело, только ты не робей, касатка: доктора у нас очень знающие, дурного не допустят.

Ульяна Ивановна ласково присмотрелась к больной.

– Ишь, волос-то у тебя какой кудреватый… Дай-кось, я расчешу тебя полегоньку.

И она присела у изголовья.

– На докторов наших положиться можно, – степенно говорила Ульяна Ивановна. – Что сам профессор, что ассистенты, что ординаторы – за каждого поручусь…

– А этот маленький, по палатам все ходит, – это кто у вас?

– Остроносый, с седыми висками?… Это самый главный у нас. На кабинете у него так и написано: «Главный врач», и главнее его уже никого нет. Профессор – по ученой части, а доктор Великанов – этот за все отвечает… Фамилия у него, вишь, не по росту – маленький, а Великанов.

– Он добрый? – по-детски заинтересовалась больная.

– Он-то? – Ульяна Ивановна так удивилась, что выпустила из рук гребенку. – Он добрый? Может, кому и добер, только перец самый настоящий!

Столь резкое суждение удивило больную.

– Почему же перец?

– Уж такой, значит, ядовитый и цепкоглазый. Туда-сюда повернулся – и уже все высмотрел, все знает. А чтобы забыл что – ни в жизнь! В прошлом году случай был: вышел он из больницы и, смотрим, сейчас же обратно летит. Раздевается, халат на ходу напяливает и прямо в четвертую палату, к окну, да рукой за портьеру… А там, голубонька, банка. Как пять дней назад у больной анализ брали, так и позабыли… Что тут, доченька, было!

– Кричал очень?

– Что ты! Он кричать никогда не станет, особенно при больных, а поодиночке в кабинет виновных зовет и там душу мотает… За эту банку санитарке выговор был, палатной сестре – другой, и самой ординаторше Анне Дмитриевне неприятный разговор слушать пришлось. Я по случайности при этом была. «Что же, говорит, вы, Анна Дмитриевна, за палатой плохо смотрите?» Та отвечает: «За портьерой мне не видно было». – «Если вы за палату отвечаете, то следите за ней не только изнутри, но и снаружи. Я ведь тоже не духом святым про банку узнал, а потому, что привычку имею – выйду из больницы и обязательно все окна осмотрю. Вот и заметил, что па окне вашей палаты банка стоит…» Вот он какой, четырехглазый перец!

Ульяна Ивановна вспомнила вдруг о несостоявшемся отпуске и вздохнула. Больная этот вздох истолковала по-своему.

– Как же вы с ним работаете, если он такой злой? – спросила она.

– Да кто говорит – злой? Он, голубонька, может, вовсе даже не злой, только придира первостепенная. Я с ним, перцем, двадцать четыре года работаю и нигде такого полного порядка, как в нашей больнице, не видывала… Лежи, доченька, спокойно… А что он перец, так это святая правда…

Ульяна Ивановна еще раз вздохнула и, пригнувшись к уху больной, посвятила ее в сокровенные тайны больничной иерархии.