Доктор велел мадеру пить...

   И неловкость, которую я испытывал от заброшенности и не уютности родительской квартиры, вдруг развеялась.

   Просто напросто это не имело никакого значения.

   Разговор закончился, довольные друг другом собеседники, вежливо раскланиваясь, и делая попытки помочь друг другу, поднялись с дивана, и тут отец, юмористически разведя руками, сказал свою любимую фразу:

   - Я в этой квартире уже много лет не ночую.

   Мы отвезли актера туда, откуда взяли, а сами вернулись в Переделкино.

   Упомянутый здесь рассказ "Фиалка" посвящен именно Переделкину, хотя в нем и не дается название подмосковного поселка, где расположен "Дом старых большевиков", в котором доживают свой век верные ленинцы, участники большевистской революции.

   Облик именно переделкинского кладбища представился моему отцу, автору "Фиалки", метафорой жизни советской страны: ее население разделено на две части, а по существу, на два народа, соприкасающихся, но отторгающих друг друга, и даже смерть не может соединить их.

   Так и лежат они, заполняя две части кладбища, - традиционное, российское, в зелени, цветах, с крестами и бедными холмиками и холодные, точно выложенные по бездушной схеме, ряды одинаковых надгробий на могилах солдат революции, павших в неравной борьбе с врагом.

   Они погибают не от пули контрреволюционера, а в глубоко пожилом возрасте от естественных болезней, доживая свой век в комфортабельном приюте для старых большевиков, но все так и не могут понять, что их деятельность принесла непоправимый вред другой части народа и что население, загнанное ими в тоталитарную неволю, действительно воспринимает их, как врагов.

   Хотя в рассказе есть сюжет, есть персонажи, есть точные, жесткие взаимоотношения между этими персонажами, главным "героем" рассказа является все же сельское кладбище, состоящее из двух несоединимых частей.

   Как-то мы с отцом совершали свою традиционную большую прогулку по Переделкину.

   Вдоль железнодорожного пути прошли к Мичуринцу, даже кажется в тот раз, перейдя через рельсы, дошагали до небольшого озерца по ту сторону железной дороги.

   Здесь мы оказывались довольно редко. Но запомнилось это наше путешествие вот почему.

   Отец любил вспоминать, как они, молодые литераторы, "играли" в сравнения. То есть без устали сравнивали разные предметы, находя в них сходства, порой очень сложные, а порой простые, даже примитивные.

   Эти игры могли длиться часами, но всегда заканчивались одним и тем же выводом.

   Отец как-то восторженно и одновременно юмористически вскидывал руки и восклицал, словно бы раз и навсегда закрывая тему:

   - Все похоже на все!

   Во время той, памятной, прогулки я, не останавливаясь, морочил ему голову своими сравнениями.

   Сравнивал деревья, мимо которых мы проходили, собак и коров, попадающихся по пути, искал сходства незнакомых прохожих с нашими общими знакомыми.

   Поначалу отец как-то реагировал на мои изыскания - короткими репликами, покашливаниями, иногда беззвучными ухмылками, в которых я тщетно искал одобрения.

   Но вскоре он перестал обращать на меня внимания, и я работал так сказать вхолостую.

   Не доходя до озера, мы остановились.

   Прежде чем повернуть назад, я посмотрел на чистое летнее небо, словно бы выгоревшее от солнца, не удержался и сказал, что белые высокие облака напоминают не только рентгеновский снимок, но так же и крыло птицы.

   Отец взглянул на небо, и доброжелательно заметил:

   - Это верно.

   Я возликовал. Наконец-то мои труды получили достойную оценку мастера!

   А отец добавил:

   - Не даром же такие облака называются перистыми.

   Могу с точностью до месяца назвать время начала наших с папой самых первых прогулок по Переделкину - октябрь или ноябрь сорок третьего года.

   Летом мы все вместе прожили на даче, а к сентябрю семья разделилась - родители и сестра Женя перебрались в город, а мы с бабушкой, маминой мамой, и двоюродным братом Левой остались зимовать в Переделкине.

   Левин папа, муж маминой старшей сестры, профсоюзный работник, погиб в Московском ополчении в первые же месяцы войны.

   Моей сестре Жене еще весной исполнилось семь лет, и ее вольная жизнь заканчивалась. Ее должны были отдать в школу. Мне же было только лишь пять лет, а Леве и того меньше - четыре.

   Помню темный и холодный августовский вечер накануне сентября, почти ночь.

   Родители и Женя вышли за ворота дачи, захлопали дверцы автомобиля, и я остался один-одинешенек в неуютном, продуваемом ветром, режущим под коленками гамаком, натянутым между двух молодых елок.

   Один в тревожной, неуютной, холодной ночи, среди сырого леса и с обидой в душе на тех, кто так жестоко бросил меня.

   Кто же эти жестокие люди?

   Это мои родители, мама и папа!

   Была бы обо мне книжка, поведал бы более подробно о своем душевном состоянии и во всех тонкостях проанализировал свое тогдашнее отношение к людям, которых я считал родными и которые так поступили со мной.

   Но книга - об отце, и мне остается перешагнуть через обиду, потому что очень скоро острое чувство обиды рассеялось, а в душе и в памяти осталась лишь острая грусть разлуки, за которую я до сих пор до слез благодарю судьбу.