Доктор Смерть

— Это неправда, что страны западной демократии бездействуют, — возразила Маренн. — Процесс придумали большевики, Сталин настаивал на нем. Он им нужен для пропаганды собственных взглядов, для продвижения коммунистических идей, для того, чтобы показать себя этакими блюстителями законности, которой в их стране не было и нет. Конечно, ни Англия, ни США помогать им в этом не собираются. Насколько мне известно, Черчилль и Рузвельт желали короткого суда над нацисткой верхушкой по законам военного времени. Сталин же заранее составил сценарий процесса, он любит такие представления. Это вроде первомайской демонстрации в Москве — много шума, обилие информации, драматических тонов. Но есть вопросы, которых вообще нельзя касаться, например их пакта с Германией в тридцать девятом году. Мы все помним, как это было. Но даже заикаться об этих событиях, как мне сказал Анри, на процессе запрещено. А ты знаешь, граф Анри де Трай лично знаком с главным обвинителем от Франции месье де Рибом. Значит, то, что он говорит, — правда. Так какая же на этом суде справедливость? Просто расправа — ты права. Тем более, надо действовать, и как можно скорее. И не лезть на трибуну, англичане совершенно правильно этого не делают, чтобы не вступать с большевиками в дискуссию, а все решать за кулисами.

— Ты собираешься к Черчиллю? — Джилл вздохнула. — Мама, мне страшно тебя отпускать. А вдруг они узнают…

— Они, конечно, узнают, — Маренн спокойно, словно говорила совершенно рядовую вещь, отпила кофе из чашки и поставила ее снова на блюдце. — Более того, я сама скажу Уинстону об этом. И Его Величеству королю также, если он соблаговолит дать мне аудиенцию. Иначе как я объясню, что меня волнует судьба таких личностей, как те, о которых мы думаем сейчас с тобой. Я все скажу ему.

— Тебя же арестуют! — Джилл в отчаянии сжала руки на груди.

— Надеюсь, что нет. За что? Ведь я даже в полном смысле не состояла в СС, я не приносила присяги, я просто носила форму и выполняла работу, которую мне поручали, как любой заключенный лагеря или военнопленный. За это мне выдавали паек, предоставляли жилье. То же самое и ты. Мы с тобой ни в чем не виноваты, — она наклонилась к дочери. — Так что не надо волноваться напрасно. Все будет хорошо. Я вернусь через неделю.

— Но мама, они арестовывают даже женщин, которые просто встречались с немецкими офицерами! — воскликнула Джилл.

— Это здесь, во Франции. Ну и в Москве, само собой. Там их даже сразу расстреливают. Именно поэтому я, как ты понимаешь, не собираюсь обращаться к Сталину, и даже не обращаюсь к де Голлю. Я еду к Черчиллю. И только с ним связаны мои надежды. Я рассчитываю на его снисхождение. К нашей с тобой судьбе. И не только к нашей.

Ровно в половине пятого без единой минуты опоздания двери библиотеки в Бленхейме, родовом поместье лордов Черчиллей, открылись, и появилось то, что появлялось всегда в это время — белоснежная скатерть, серебряный чайник с кипятком, чайник для заварки, тосты, сандвичи, кексы, пирожки. Все это было в таком большом количестве, что Маренн даже удивилась, для кого? Она всегда удивлялась этой английской привычке нести на стол еду, которой можно накормить голодный полк, а за стол сядут два, в лучшем случае три человека. Любимый спаниель леди Клементины уже сидел около стола, усиленно делая вид, что кексы на столе его совсем не волнуют.

Бленхейм совсем не изменился с тех пор, как Маренн была здесь в последний раз через шесть лет после окончания Первой мировой войны. В то время Черчилль занимал пост канцлера казначейства в правительстве Стенли Болдуина. Так же как и в Версале, в Бленхейме Маренн казалось, что время остановилось. Этот дворец, где будущий премьер-министр Англии и появился на свет, был подарен его прапрадеду герцогу Джону Черчиллю Мальборо королевой Анной в благодарность за его победу над французами. В таких старинных домах связь времен ощущалась особенно остро. Лес, в котором предки Черчилля охотились на оленя, плотно примыкал к широкой аллее, ведущей к дому, за высокими готическими окнами под ветром покачивались жесткие листья рододендронов.

— Уинстон скоро выйдет к нам, — Клементина Черчилль вошла в комнату, держа в руках серебряную сахарницу. — Прошу, ваше высочество, присаживайтесь, — она пригласила Маренн за стол. — После всех этих перипетий с выборами он официально возглавил оппозицию, но на заседания в парламент ходит редко. Снова занялся литературной деятельностью, пишет для «Лайф», «Дейли Телеграф». Начал работать над мемуарами о Второй мировой войне. Но пока ничего мне не рассказывает. Мы часто вспоминали о вас, Мари, — проговорила она, усаживаясь напротив Маренн. — Мы совершенно потеряли вас из вида. Вы не давали о себе знать. Были в Америке?

— Нет, в Германии, — Маренн не могла не заметить удивления, промелькнувшего на лице леди Черчилль. — Меня арестовали в Берлине в тридцать шестом году. С тех пор я содержалась в лагере, вплоть до апреля этого года.

— В лагере?! — Клементина ахнула, прижав салфетку к груди. — Это невероятно! Мы передумали всякое, но такое…