Доктор Сакс

ПЕСНЬ МИФА О ДОЖДЛИВОЙ НОЧИ

Роза, Роза
Дождливой Ночи Роза

Замок, Замки
Хамки в Замке

Дождь, Дождь
Саван весь в Дожде

Светится Сама в осадке
Каленьем белым в складку

Грубая краснороза в моченой ночи
«До той жуткой субстанции
Мне было много дела».

Туктукап, туктукан,
Дождики в лесах

Сакс сидит в Саване
Кротко-чокнутко
Слух ходит, что он под штанами
Гол, как дитятко.

«Дожде капли, дожде капли,
Оне ведь из люб,
Змей не настоящ,
Лишь шелухи голуб
Ну а ночь раздета
Саван можно увидать
Белыми глазами света
Юный глупый голубок
Вякает с небес
Греза вяжется в снопы
Под шариками с грязью
Водной арфы лепестки,
Растаянные лютни,
Ангелы Предвечности
И в воздух они ссут

Ах, бедная жисть, паранойный доход,
ругань, ругань, ругань,
человек под дождем
Смешайся с костяным растаем!
Лютняй с кличем!
Так дождь сдувается и впрямь
Со всех блажей небес».

— Глубоко внутри я-то не забыл действия реки, в словах, что медленно крадутся, как река, а иногда переполняются, дикий Мерримак в своей резвучести Весны тралялякает вдоль частоколов острых берегов с грузом humidus aqua bus aquatum размерами с одно бурое стремительное море. Ей-богу, как только миновали плавучие льдины, нахлынули буропенные воды ярости, громыхая середь потока единой глыбой, дыбясь, будто спина карнавальной Гусеницы, что кренит свои зеленые миткалевые куски, а внутри орут люди — только тут были куры, утопшие куры украшали всю середину хребторучья по центроречью — бурая пена, грязевая пена, дохлые крысы, крыши курятников, крыши сараев, дома — (из Роузмонта как-то днем, под небом сонности, мне было мирно, шесть бунгало сорвалось от причалов и выплыло на стрежень, как утиные братья-сестры, и отправилось к Лоренсу и другой Вью-Лиге) —

Я стоял там на карнизе края.

То был вечер понедельника, когда я впервые увидел льдины, жуть, дурное зрелище — одинокие башенки домов у реки — обреченные деревья — поначалу-то было еще ничего. Сосновые семейства спасутся со скалы Никто из обитателей печали в сиротском приюте через дорогу не мог утонуть в этом паводке —

Никому не известно, сколь я был безумен — В тот год, 1936-й, вышла «У меня записка есть» Томми Дорси[98], в аккурат к Потопу, залившему Лоуэлл, — и я бродил по брегам ревущей реки радостными утрами не-надо-в-школу, что настали с пиком половодья, и распевал: «У меня носишко есть, у тебя носишко есть — (на пол-октавы выше:) — У меня носишко есть, у тебя носишко есть», я так и считал, что песня об этом: мне к тому же приходило в голову, что автор песни имел в виду что-то крайне странное (если я вообще задумывался об авторах песен, мне казалось, что люди просто собираются вместе и поют в микрофон) — То была смешная песня, в конце у нее был такой напев 1930-х, просто истерический такой Скотт Фицджеральд, с извилистыми женщинами, что корчились своими ади-и-я-аньями в ночноклубовых платьях сияющего шелком с парчой Предновогодья, когда льется шампань и лопаются пузырики: «Глюрп! Новогодний парад!» (и тут, громадная и превосходящая в силах, вскипает река земли — и поглощет к своему чудовищному морю).