Доктор Проктор и конец света (как бы)

— Тогда вспомни, что надо спасать фрекен Стробе.

Наступила тишина. Потом язык зашевелился.

— А ошел до ео нохи, — прошептал Грегор.

— Выше, — сказал Булле.

— Кхолено, — сказал Грегор.

— Выше.

— Бедхо.

— Выше.

— А это… сто это? Гватхое и твевдое…

— Это…

Булле догадался, чего коснулся язык Грегора, и порадовался, что Грегор этого не видит. Но, судя по всему, тот и сам понял.

— Фу! — Грегор закрыл глаза и стал плеваться.

Они услышали, что в коридоре к ритмичному храпу добавилось довольное похрюкивание. Булле не удержался и захихикал. Прикованный к стене, приговоренный к смертной казни Булле трясся от смеха.

— Не сдавайся, Грегор, — прошептал Булле сквозь смех. — Нашел ключи?

– ‘А, — сказал Грегор. — Свясха хлютей. У вехо на кхоленях.

— Прекрасно! Бери!

Булле смотрел, как язык сматывается обратно, будто серпантин, и вот уже изо рта Грегора торчит только кончик языка. А на кончике языка висит тяжелая связка ключей. Этими ключами мы сможем открыть все, что захотим, подумал Булле. И висячие замки на цепях, и решетку камеры, и дверь в Тюремную башню, и служебные двери во двор, чтобы незаметно убежать. Абсолютно все. Была только одна маленькая проблема.

– ‘Ак мы отопвем хамки со скованными вуками?

Вуками? Ах да, точно, у них ведь руки скованы. Булле так далеко вперед не заглядывал.

Он с тоской посмотрел на Перри, но закрытый в банке паук с каждой минутой терял силы. Ждать помощи с его стороны не приходилось.

Свобода была так близко — и так далеко.

— Свобода так близко, — сказал ему прямо в ухо чей-то голос, — и так далеко.

И хотя Булле мерз уже давно, его продрал мороз по коже. Йодольф вошел совершенно неслышно. Да и увидеть его тоже было невозможно. И только сейчас лунный хамелеон, основательно смахивающий на павиана, проступил на фоне стены.

— Вы сказайт, кто есть ваши сообщинники, — потребовал Йодольф. — И где они жить.

Несмотря на весь ужас ситуации, Булле обрадовался. Раз Йодольф об этом спрашивает, значит Лисе, доктору Проктору и фрекен Стробе удалось убежать!

— Слушай, ты, надутый небритый павиан, — сказал Булле. — Можешь делать что хочешь, я ни слова не скажу. Ты ведь собираешься сделать из нас вафли, что можно придумать хуже этого?

— Немножко пытка?

— Пытай на здоровье, — широко улыбнулся Булле. — Все рыжие любят боль, разве ты не знал?

— Гм. — Йодольф повернулся к Грегору. — А как есть насчет тебя, лягушка? Ты любийт пытка? А еще я могу поставийт очень громкая музыка!

Булле с беспокойством посмотрел на Грегора.

— Товько, — сказал Грегор, на языке которого все еще звенела связка ключей, — не этот ваш павианий гемоввой. На вкус он как вевбьюжьи какашки. А так — пытайте, сколько кхотите.

Тут Булле не удержался. Он громко расхохотался.

Йодольф подозрительно посмотрел на них. И покачал головой:

— Люди… Вы есть чокнутый все.

Он подошел к подоконнику, взял банку с безжизненным Перри и потряс ее.

— Этот, по крайняя мера, готовый. — И Йодольф выбросил банку за окно.

Булле замер. Они услышали, как банка разбилась о мостовую. Йодольф повернул свой павианий зад прямо к лицу Булле.

— Что, карлик? Больше не смеяться?

Булле проглотил комок в горле.

Йодольф засмеялся, снял связку ключей с языка Грегора и вышел, громко хлопнув дверью.

Глава 27 Король — всегда король

В Осло дело шло к полуночи. И тем не менее город и не думал засыпать. Шагая по Церковной улице, король смотрел на горожан, спешащих куда-то с коробками, полными продуктов, на закамуфлированные грузовики с солдатами, проезжающие мимо. У всех был жутко воинственный вид и застывший взгляд. Воинственный и как бы загипнотизированный. Самое странное, что никто его не узнавал. Он только что выпил маленькую кружку пива в пивной «Валькирия», чтобы заглушить свою тоску по любимой и навеки утраченной Розмари. Официант потребовал с него деньги, хотя король объяснил ему, что он — черт подери! — сам король! Больше того, король, страдающий от любви! А когда король попытался расплатиться шведскими кронами (за отсутствием норвежских), официант попросту вышвырнул его! Подданные его величества не узнавали своего монарха. И он не узнавал их. Это было печально. Нет, это было страшно! А ведь ему еще предстояло найти место для ночлега. Он обзвонил несколько человек, которых считал своими друзьями, чтобы попроситься у них переночевать, но они бросали трубку, едва понимали, кто говорит. Может быть, попробовать обратиться в Армию спасения? Они, кажется, дают приют бездомным…

Король вдруг заметил, что идет мимо комплекса белых каменных зданий, окруженных оградой. Здания были знакомые. Норвежское Радио и Телевидение. Отсюда каждый год во дворец приходили телевизионщики делать запись его новогоднего обращения к норвежскому народу. И ноги сами понесли его величество к белым зданиям. Дальше ноги принесли его к крутящейся двери и дальше, в корпус телевидения. К дежурной при входе.

— Я хотел бы поговорить с Калле Паппсом, — сказал король дежурной сотруднице службы безопасности, сидевшей за стойкой.

Она, как полагается служебно-безопасной сотруднице, окинула его строгим оценивающим взглядом.