Доктор Паскаль

Никогда еще Паскаль не чувствовал себя таким несчастным. Постоянная самозащита, к которой он был вынужден прибегать, надламывала его силы; порой ему казалось, что почва уходит из-под ног. В такие минуты он особенно горько сожалел, что в свое время не женился и что у него нет детей. Неужели он сам испугался жизни? Не был ли он наказан за свой эгоизм? Эта тоска по ребенку настолько угнетала теперь Паскаля, что на глазах его выступали слезы, когда он встречал на улице улыбавшихся ему маленьких девочек с ясными глазками. Конечно, с ним Клотильда, но ее любовь, перемежающаяся ныне бурями, была совсем иная, не та тихая, бесконечно сладостная нежность собственного ребенка, которая могла бы успокоить его израненное сердце. Чувствуя, что жизнь подходит к концу, он больше всего хотел бы продлить ее в ребенке, который его увековечил бы. Чем больше Паскаль страдал, тем больше жаждал завещать кому-нибудь свое страдание, свою веру в жизнь. Он считал, что его не коснулись физиологические пороки семьи; но даже мысль, что наследственность проявляется иногда через поколение и что на его сыне может сказаться распутство предков, не останавливала его; несмотря на то, что корни рода Ругонов подгнили, несмотря на целые поколения родственников с физическими и душевными недугами, он все-таки мечтал иногда об этом неведомом сыне, как мечтают о нежданном выигрыше, редком счастье, повороте судьбы, который приносит утешение и обогащает на всю жизнь. Он переживал теперь крушение всех своих привязанностей, и сердце его кровоточило еще и потому, что стать отцом было слишком поздно.

Однажды душной ночью, в конце сентября, Паскаль не мог уснуть. Он открыл окно; небо было черное, должно быть, вдали разбушевалась гроза, потому что слышались непрестанные раскаты грома. Он смутно различал темную массу платанов, которые при вспышках молнии на мгновение выделялись во мраке зеленоватыми пятнами. Душа его была полна глубокой тоски, он вновь мысленно переживал последние тяжелые дни, бесконечные ссоры, предательство, подозрения, которые донимали его все больше и больше. И вдруг он вздрогнул, вспомнив, что сегодня днем, после обеда, измученный жарой, он сбросил пиджак и Клотильда повесила его на гвоздик в гостиной. А в последнее время Паскаль дошел до того, что не расставался с ключом от большого шкафа и постоянно носил его с собой. Его объял ужас: что, если, нащупав ключ в кармане, Клотильда его украла! Он вскочил, обшарил пиджак, швырнул его обратно на стул. Ключа не было. И он ясно почувствовал, что именно в эту минуту его грабят. Пробило два часа: он не стал одеваться и, как был, в расстегнутой ночной рубашке, в туфлях на босу ногу, бросился в кабинет со свечой в руке и резко распахнул дверь.

– Ах! Так я и знал! – крикнул он. – Воровка! Убийца!

Он угадал. Клотильда находилась здесь, полуодетая, как и он, в полотняных ночных туфельках; короткая нижняя юбка едва доходила до колен, а сорочка не скрывала наготы плеч и рук. Из предосторожности она не захватила с собой свечи и ограничилась тем, что открыла ставни одного окна: с юга надвигалась гроза, и по небу, застланному тучами, непрерывно пробегали молнии, бросая в комнату синеватые фосфорические отсветы, и этого было достаточно, чтобы Клотильда могла осуществить свое намерение: огромный старый шкаф был раскрыт настежь, и она успела уже опустошить верхнюю полку, сбрасывая груды папок вниз, на длинный, стоявший посредине комнаты стол, где они скапливались в беспорядке. Опасаясь, что у нее не хватит времени сжечь бумаги, она торопливо увязывала их, чтобы спрятать, а затем переправить бабушке, но внезапно пламя свечи осветило ее всю; застигнутая врасплох, охваченная страхом, она приготовилась к борьбе.

– Ты меня обкрадываешь! Убиваешь меня! – повторял в ярости Паскаль.

Она продолжала держать в обнаженных руках одну из папок. Он хотел ее отнять. Но она прижимала папку к себе изо всех сил, сопротивляясь, горя желанием все уничтожить, не смущаясь и не раскаиваясь, – словно воительница, которая чувствует, что право на ее стороне. Тогда, ослепленный гневом, обезумевший, Паскаль бросился к ней, и между ними началась дикая борьба. Он грубо схватил ее, полунагую, и стиснул изо всех сил.

– Убей меня! – прошептала она. – Убей меня, а не то я все разорву в клочья!

Но он не выпускал ее, так сильно прижав к себе, что она еле дышала.

– Когда ребенок ворует, его наказывают!

Несколько капелек крови показались возле подмышки на нежной, шелковистой коже округлого плеча Клотильды. Внезапно Паскаль ощутил всю божественную прелесть ее трепещущего девственного тела, красоту стройных ног, точеных рук, тонкого стана, упругих маленьких грудей и тотчас отпустил ее, последним усилием вырвав папку.

– Черт побери! Ты сама поможешь мне поставить их наверх, на место. Иди сюда и прежде всего разложи их по порядку на столе. Слышишь!

– Да, учитель!