Доктор Паскаль

Как раз в это время, читая старую медицинскую книгу XV века, доктор натолкнулся на поразивший его способ лечения – так называемое «врачевание по прописям». Для исцеления больного органа рекомендовали взять такой же, только здоровый орган барана или быка, приготовить из него отвар и дать выпить больному. Эта теория основывалась на излечении подобного подобным, и, по свидетельству автора старинного медицинского труда, лекарство, в особенности при заболеваниях печени, действовало почти наверняка. Воображение доктора разыгралось. Почему бы и ему не обратиться к этому методу? Если он хочет возродить людей, ослабленных наследственностью и поэтому испытывающих недостаток в нервном веществе, – он должен ввести в их организм экстракт нервного вещества, только здорового, нормального. Но метод отвара показался доктору примитивным, и он придумал толочь в ступке бараний мозг и мозжечок, добавляя дистиллированной воды, сцеживая и фильтруя затем полученную таким образом жидкость. Он испробовал это снадобье на своих пациентах, прописывая его внутрь с малагой, но не достиг сколько-нибудь заметного результата. Он уже совсем было отчаялся, но однажды, когда он впрыскивал больной, страдавшей печеночными коликами, морфий из маленького правацовского шприца, его вдруг осенила мысль. А что, если он применит полученную им жидкость для подкожных впрыскиваний? И, вернувшись от пациентки, он тотчас ввел себе жидкость в ягодицу, а затем продолжал делать впрыскивания утром и вечером. Первые дозы – всего по одному грамму – не дали никакого эффекта. Но, удвоив, а затем и утроив дозу, он, поднявшись однажды утром с постели, к своему восхищению, почувствовал себя бодрым, словно двадцатилетний юноша. После того как он увеличил дозу до пяти граммов, он начал дышать легче и так спокойно, уверенно работать, как не работал уже многие годы. Паскаль почувствовал небывалый прилив сил, ощутил радость жизни. Получив заказанный в Париже шприц на пять граммов, он был поражен блестящим результатом лечения – больные вставали на ноги несколько дней спустя, словно он влил в них новую животворную струю. Но его метод был все еще эмпирическим и примитивным. Паскаль предвидел, что он чреват всевозможными опасностями, и, в частности, если раствор не будет безукоризненно чистым, можно вызвать закупорку сосудов. Кроме того, он подозревал, что вспышка энергии у выздоравливающих отчасти объясняется лихорадочным состоянием, которое возникает под действием впрыскиваний. Но ведь Паскаль был только зачинателем; метод лечения со временем усовершенствуется. Однако разве не чудесно уже то, что паралитики, которых он лечил, начинали ходить, чахоточные выздоравливали, а у сумасшедших появлялись проблески сознания? Этому открытию алхимии грядущего века предстояло громадное будущее. И Паскаль поверил, что в нем заключается панацея от всех зол, что этот жизненный эликсир устранит единственную реальную причину всех болезней – одряхление человеческого организма, что этот источник молодости, открытый наукой, наделит человечество силой, здоровьем, волей, обновит его, сделает более совершенным.

В то утро Паскаль уединился в своей комнате, которая выходила на север и была затенена густой листвой платанов; ее скромная обстановка состояла из железной кровати, секретера красного дерева и большого письменного стола, где доктор держал ступку и микроскоп. Паскаль с бесконечными предосторожностями заканчивал сейчас изготовление очередной порции своей жидкости. Он уже истолок нервное вещество барана, развел его дистиллированной водой, и ему оставалось только сцедить и профильтровать полученный раствор. Наконец Паскаль получил маленькую бутылочку мутноватой жидкости опалового цвета, отливающего голубым, которую он долго рассматривал на свет, словно у него в руках была кровь, предназначенная для обновления и спасения всего мира.

Легкий стук в дверь и настойчивый голос оторвали доктора от его раздумий.

– Что же это, сударь, уже четверть первого, разве вы забыли, что пора завтракать?

Внизу, в прохладной столовой, его давно ждал завтрак. Все ставни, кроме одного, были закрыты. В столовой, светлой комнате с жемчужно-серыми деревянными панелями, оживленными синим бордюром, стояли обеденный стол, буфет, стулья, вероятно, составлявшие когда-то часть той обстановки в стиле ампир, которая была разбросана теперь по другим комнатам; светлые стены еще резче подчеркивали густой цвет красного дерева. Всегда тщательно начищенная висячая лампа из полированной меди горела как солнце; а на стенах цвели четыре огромных букета – левкои, гвоздики, гиацинты, розы, нарисованные пастелью.

Вошел сияющий Паскаль.

– А, черт побери! Я совсем заработался, мне не терпелось кончить. Но зато я добыл ее наконец совсем свеженькую и на сей раз идеально чистую! С ней можно творить чудеса!