Доктор Паскаль

До самого отъезда Клотильда укладывала чемоданы. В спешке, ошеломленная внезапностью принятого Паскалем решения, она не размышляла, вся отдавшись радости возвращения в Сулейяду. Но когда после наскоро проглоченного обеда, прощания с братом и бесконечно долгой езды в фиакре под холодным ноябрьским дождем от Булонского леса до Лионского вокзала Клотильда очутилась наконец в дамском купе восьмичасового поезда, она вернулась к действительности, начала размышлять, и в душу ее закралось смутное беспокойство. Чем вызвана эта срочная и столь лаконичная телеграмма: «Жду тебя. Выезжай сегодня вечером»? Без сомнения, это был ответ на письмо, возвещавшее о ее беременности. Но ведь Паскаль хотел, чтобы она оставалась в Париже, считал, что она там счастлива, странно, почему же он так спешно вызывает ее. Клотильда ждала не телеграммы, а письма, после которого она собиралась все подготовить и уехать лишь некоторое время спустя. Не случилось ли что-нибудь, не заболел ли Паскаль, почему он хочет немедленно увидеться с ней? И с этой минуты страх ее, все возрастая, перешел в предчувствие и завладел ею целиком.

Проливной дождь не переставая хлестал в окна вагона, когда поезд шел ночью по равнинам Бургундии. Ливень прекратился только в Маконе. После Лиона начало рассветать. У Клотильды были с собой письма Паскаля, и она с нетерпением ждала восхода, чтобы перечитать, изучить эти письма, почерк которых уже давно казался ей изменившимся. И в самом деле, у нее сжалось сердце, когда она заметила неровные буквы и пропуски в словах. Паскаль был болен, очень болен; эта догадка превратилась в уверенность, в прозрение, и сердце заговорило в ней сильнее доводов рассудка. Остальная часть дороги показалась Клотильде нестерпимо долгой, ибо по мере приближения к дому тревога ее возрастала. Вдобавок поезд прибыл в Марсель в половине первого, а пересадки на плассанский поезд пришлось ждать до двадцати минут четвертого. Три долгих часа ожидания! Она второпях закусила в вокзальном буфете, словно боялась опоздать; потом, пробравшись между омнибусами и фиакрами, вышла в запыленный сад и долго томилась там на скамейке под неярким, но еще ласковым солнцем. Наконец она снова очутилась в поезде, который останавливался каждые четверть часа на какой-нибудь станции. Она смотрела в окно, и ей казалось, что она уехала отсюда двадцать лет тому назад и что все кругом изменилось. Когда поезд миновал Святую Марту, она испытала глубокое волнение, увидев вдали Сулейяду и два столетних кипариса у террасы, которые можно было разглядеть за три лье, и сердце ее забилось.

Было пять часов вечера, уже спускались сумерки. Поезд громыхнул на входной стрелке, и Клотильда вскоре вышла из вагона. Сердце ее сжалось оттого, что Паскаля не было на перроне. С самого Лиона она твердила себе: «Если я не увижу его тотчас, как сойду с поезда, значит, он болен!» Но, может быть, он в зале ожидания или на улице, где стоит экипаж. Она поспешно вышла с вокзала, но встретила только дядюшку Дюрье, извозчика, которого обычно нанимал доктор. Она забросала его вопросами. Старик, молчаливый провансалец, не торопился отвечать. Он был здесь со своим экипажем и взял багажную квитанцию, пожелав сперва заняться чемоданами. Клотильда переспросила дрожащим голосом:

– Все здоровы, дядюшка Дюрье?

– Ну да, барышня.

Она настойчиво повторила вопрос и узнала, что накануне, часов в шесть вечера, Мартина поручила ему поехать на вокзал к прибытию поезда. Но ни он и никто другой не видели доктора уже два месяца. Коли он не пришел сюда, может, он и впрямь болен – в городе поговаривают, что он не очень-то крепок здоровьем.

– Подождите, барышня, пока я получу багаж. В коляске найдется для вас местечко.

– Нет, это будет слишком долго, дядюшка Дюрье. Я пойду пешком.

Она быстро поднялась по дороге. Сердце ее так сжималось, что она с трудом переводила дух. Солнце исчезло за холмами Святой Марты, с серого неба падала мелкая сероватая изморось, от которой веяло первым ноябрьским холодком; свернув на Фенуйерскую дорогу, Клотильда вновь увидела Сулейяду и испугалась; в сумерках темный фасад с закрытыми ставнями казался унылым, заброшенным, словно был одет в траур.

Страх Клотильды достиг предела, когда она заметила на пороге Рамона, видимо, поджидавшего ее. Он и в самом деле караулил ее, в надежде хоть немного смягчить силу удара. Клотильда, запыхавшись, пробежала под платанами у ручья, чтобы сократить дорогу; увидев молодого человека вместо Паскаля, которого она все еще надеялась встретить, она почувствовала, что случилось нечто ужасное, непоправимое. Несмотря на все свои усилия, Рамон еще не оправился от потрясения и был очень бледен. Он молчал, ожидая ее расспросов. Она же задыхалась, не могла выговорить ни слова. Так они вошли в дом, и он провел ее в столовую, где они снова простояли несколько минут лицом к лицу, молча, в полном смятении.

– Он болен, да? – прошептала она наконец.

– Да, болен, – подтвердил Рамон.