Доктор Паскаль

Хотя приступ кончился, Паскаль очень страдал. Мучительная боль в груди не проходила, а онемевшая левая рука оттягивала плечо, словно была свинцовой. В бесконечно долгом, томительном ожидании помощи, которая должна была прийти вместе с Мартиной, ему не оставалось ничего другого, как сосредоточиться мыслями на страдании, о котором кричало все его тело. И он смирялся, не находил в душе возмущения, поднимавшегося в нем прежде при виде физической боли, которая выводила его из себя, как противоестественная и бесцельная жестокость. Даже усомнившись в возможности исцеления, он врачевал больных, только чтобы победить ее. И не потому ли он безропотно принимает теперь муки, выпавшие на его долю, что поднялся еще на одну ступень в своей вере в жизнь и достиг той просветленности, благодаря которой жизнь представляется совершенной, даже при роковой неизбежности страдания, которое, быть может, является ее движущей силой? Да! Прожить всю жизнь, прожить и выстрадать ее всю, не возмущаясь, не дерзая менять ее к лучшему, и устранять из нее страдание – вот подлинное мужество и подлинная мудрость, – умирающий ясно видел это, и, желая отвлечься, забыть о боли, он возвращался к своим последним теориям, мечтал о возможности использовать страдание, претворить его в действие, в работу. Если, становясь просвещеннее, человек острее чувствует страдание, то он, вполне вероятно, становится также более сильным, более закаленным, более способным к сопротивлению. Мозг развивается и укрепляется от упражнения, если только не нарушено равновесие между получаемыми ощущениями и отдачей их в виде работы. Но тогда мы вправе мечтать о таком человечестве, у которого количество труда будет настолько совпадать с суммой ощущений, что даже из страдания люди научатся извлекать пользу и тем самым упразднят его.

Наконец солнце встало, и, лежа в мучительном полузабытьи, Паскаль отдался далеким, смутным надеждам, как вдруг почувствовал, что где-то глубоко в груди возникает новый приступ. На мгновенье он безумно испугался: неужели это конец? Неужели он умрет в полном одиночестве? Но тут на лестнице послышались быстрые шаги, вошел Рамон в сопровождении Мартины. Больной успел проговорить, до того как начал задыхаться:

– Сделайте впрыскивание, два впрыскивания дистиллированной воды, скорее, не менее десяти граммов!

К несчастью, доктору Рамону пришлось затратить время на поиски шприца и на то, чтобы все приготовить. Это отняло несколько минут, а приступ был ужасный.

Рамон с тревогой наблюдал за его развитием. Лицо Паскаля исказилось, губы посинели. Но после двух инъекций приступ был прерван, а потом мало-помалу наступило улучшение. На этот раз рокового исхода удалось избежать.

Как только Паскаль перестал задыхаться, он бросил взгляд на часы и сказал спокойным, хотя и слабым голосом:

– Друг мой, уже семь часов… Через двенадцать часов, сегодня, в семь вечера, я умру.

И, заметив, что молодой человек хочет возражать, готов спорить, он попросил:

– Нет, не лгите. Вы были здесь, когда начался приступ, и понимаете все так же хорошо, как и я… Теперь все произойдет с математической точностью; и я могу час за часом описать все стадии болезни.

Он сделал паузу, передохнул, затем добавил:

– Впрочем, все хорошо, я доволен… Клотильда будет здесь в пять часов, и я хочу только одного – увидеть ее и умереть у нее на руках.

Вскоре Паскаль почувствовал значительное облегчение. Влияние впрыскивания было поистине чудодейственным, он смог приподняться, опершись на подушки. Голос звучал бодрее, и никогда еще его мысль не работала так ясно.

– Учитель, – сказал Рамон, – я вас не оставлю одного. Я предупредил жену, что мы проведем день вместе; и несмотря на все ваши разговоры, я очень надеюсь, что он не будет последним… Ведь вы разрешите, чтобы я устроился здесь, как у себя дома?

Паскаль улыбался. Он распорядился, чтобы Мартина приготовила завтрак для Рамона. Если она понадобится, ее позовут.

И мужчины остались наедине, дружески беседуя; один из них – старик с длинной седой бородой, лежа, рассуждал как мудрец, другой, сидя у его изголовья, слушал с почтительностью ученика.

– В самом деле, – пробормотал учитель, будто разговаривая сам с собой, – действие этих впрыскиваний поистине удивительно. – Затем, повысив голос, почти весело добавил: – Друг мой Рамон, может быть, это и не очень щедрый подарок, но я хочу завещать вам мои рукописи. Да, я оставил распоряжение Клотильде, и она отдаст вам рукописи, когда меня не станет… Вы пороетесь в них и, быть может, встретите неплохие мысли. Если же вы когда-нибудь извлечете из них пользу, ну что ж, тем лучше для всех!