Доктор N

Поедут и в Бахчисарай, побывают в местечке Овчукой, или Село охотников, где родился Исмаил-бек. Вот и дочь его Айнуль-Хаят, вышла к ним мамой (Моя жена Зухра-ханум из знатного рода тюркского просветителя Акчура, дочь его). Эмансипированные мусульманки, Айнуль-Хаят редактирует журнал для мусульманок на крымско-татарском, понятен им всем (как оживленно говорит с нею Насиббек, щеки пылают, в глазах восторг, уж не влюбился ли?).

Все здесь первое: и первая в России ежедневная газета на тюркском, и первая светская тюркская школа... Исмаил-бек поездил по России, в Париже учился, обуреваем идеей собрать мусульман-тюрок всего мира.

А летом увлекла-завлекла Наримана битва с университетским начальством включил в листовку грозное требование свободы мысли, из вольнолюбивых идей отрочества. Студенты прозвали Наримана стариком, ему уже за тридцать.

В бумагах его затерялись фразы листовки, вроде живого луча в кромешной тьме (?), была революционная сходка, из-за которой лишился стипендии. Этот презренный металл - презирает и теперь, а ведь недавно подпись Нариманова была впечатана в деньги новой Азербайджанской социалистической республики, ни одной купюры не осталось на память.

Был жаркий август девятьсот четвертого, урядник Прокопенко, кому дано знать о нахождении у Мир Сеида, вероисповедания магометанского, татарина-адербейджанца, подданства русского, за границею не был, к дознаниям раньше не привлекался, преступного характера печатных изданий, явился на фабрику, произвёл обыск и обнаружил в столе и на шкафу противоправительственные издания, принесенные на фабрику причинным лицом, приложены к дознанию (а основание привлечения к дознанию - показание свидетеля, фамилию не указывать).

По выходе из тюрьмы Мир Сеид дал Нариману прочесть свой рассказ Чак-чук, несколько страниц, аккуратно исписанных арабской вязью: у ворот караул из легзин, в руках у них дубинки, за поясом кинжал. Меж идущих на фабрику рабочих снуют есаулы, прислушиваясь, о чем говорят. Урядник, как черный петух. Тонкие, словно грушёвый черенок, шеи желтолицых рабочих. Ткацкие станки, с грохотом издающие монотонные тревожные звуки: чак-чук, чак-чук... - две тысячи станков. С шести утра до часу и с двух до семи вращенье колес, круженье ремней. Мастер избил рабочего: надо бастовать! И героя как зачинщика арестовали. Тюрьма и камера - все точь-в-точь: два русских, армянин, два еврея, немец, грузин и мусульманин. Двое, армянин и немец, постоянно играли в шахматы, фигурки вылеплены из хлебных мякишей, а остальные с утра и до позднего вечера спорили.

Эскиз романа, это ново, хотя произведение. Люди Наримана и он сам, зараженные российским духом, непременно хотят, а в последнее время тайно, привязать их детище, к рабочей партии, и не выговоришь, эРэСДеэРПе, какой-то в названии холод, стужей сибирской пахнет, а ведь цель, чтоб... - вымарано, лишь кавычки читаемого слова гуммет торчат, как рожки, да гарь в воздухе после недавнего пожара на Биби-Эйбатском нефтяном промысле братьев Нобелей: загорелась огромная нефтяная струя, пожар перекинулся на другие скважины, и вскоре пылало шесть фонтанов, и огромные столбы огня вырывались из-под земли с прерывистым ревом, крупные брызги горячей нефти падали вокруг, пылающие доски выбрасывались поднимающимся жаром и грохались в открытые амбары с нефтью, и дым скрыл солнце... Лечебница Наримана была переполнена обожженными. Полыхало несколько недель, приезжали из Лондона и Парижа, чтобы зрелище такое увидеть. Моряки утверждали, что ночью за много километров от берега можно было свободно читать при свете пожара, и невиданные доселе диковинные птицы, привлеченные этим кажущимся солнечным заревом, прилетали из дальних лесов и сгорали в огне, то ли закатывается, о чем бредили многие, и Нариман в их числе,

ВЛАСТЬ КАПИТАЛА,

и каждый, кто испытывает её удары, вовлекается в ряды борцов, так повелось издавна: восстание рабов, Спартак, прочие, хотя случается... - вот они, втроем вышли к народу на этой выжженной земле, почерневшей от нефти, масел и мазута, кругом лязг и гарь: доктор, нефтепромышленник Кардашбек и рабочий Мир Сеид, душа которого горит огнем мщенья. Вот и вчера - на промыслах Кардашбековых несчастный случай: двое погибли, и Кардашбек держит траур по ним.

Нариман одобряет поступок Кардашбека, который задумал широкую программу помощи рабочим своих промыслов, а Мир Сеид сомневается в искренности Кардашбека:

- Иллюзия национального мира и согласия? Мы с вами были в благотворительном мусульманском обществе, чествовали праздник Новруз, вы видели вереницу мужских и женских фигур в жалких лохмотьях, они обивали пороги здания в ожидании скудных подачек!

Как будто вчера было: он в гостях у Гаджи, удостоился чести, хотя меж днём, когда ступил на бакинскую землю, и днём, когда переступил порог дома Гаджи (книжку чтоб о нём написал), пролегло немало времени.