Доктор Лерн, полубог

Несчастный, он действительно к этому стремился. Передо мной была та рыба, которую Лерн наделил мозгом черного дрозда. В пленной птице, заключенной в свою чешуйчатую темницу, проснулись воспоминания о прежней жизни, и она рвалась в недостижимое для нее небо из своего, надоевшего ей, холодного заключения. Наконец, после отчаянного усилия, трепеща жабрами, карп упал на берег. Тогда Вильгельм схватил его и оба помощника удалились со своей добычей. Они поддразнивали ее, как расшалившиеся грубые и жестокие уличные мальчишки: они насвистывали, насмешливо подражая пению дрозда, и хохотали, причем смех их был похож на ржание и, сами не зная того, они гораздо удачнее подражали ржанию лошади, чем пению птицы.

Я стоял и задумчиво смотрел на пруд, — эту волнующуюся мокрую клетку, в которой заколдованное существо вытерпело муки стремления ввысь и тоску по гнезду… Теперь его мучения окончатся на плите… А каким образом и когда кончатся страдания остальных жертв: вырвавшихся на свободу животных, Мак-Белля… Ах, Мак-Белль!.. Как его спасти?!..

На спокойной, уснувшей поверхности воды сглаживался последний круг, и небесный свод снова отражался в успокоившемся зеркале. Вечерняя звезда сияла в глубине его на бесконечно далеком расстоянии… но достаточно было захотеть и казалось, что она сверкает на поверхности воды. Листья болотных лилий, самых разнообразных форм — круглые, полукруглые и серпообразные — казались отражениями луны в различных стадиях ее появления, заключенными в эту застывшую от сна воду.

«…Мак-Белль, — не выходило у меня из головы, — Мак-Белль… Что делать…»

В эту минуту я услышал отдаленный звон колокольчика у входных ворот. Кто бы это мог быть так поздно? Посетитель?.. Ведь никто никогда сюда не являлся…

Я быстрыми шагами направился к замку, в первый раз задумавшись над тем, что случится с Николаем Вермоном, если в Фонваль вздумает явиться судебный следователь.

Спрятавшись за углом замка, я рискнул высунуть голову, чтобы посмотреть, в чем дело.

Лерн стоял на пороге входной двери и читал только что полученную телеграмму. Я вышел из-под своего прикрытия.

— Вот, дядюшка, — сказал я, — записная книжка. Мне кажется, что это ваша… Я нашел ее в автомобиле на вашем месте.

Я услышал сзади себя шелест юбок и обернулся.

К нам приближалась Эмма, залитая лучами заходящего солнца, в красном свете которого ее волосы как бы обновляли каждый вечер свой запас огненного цвета. Напевая что-то вполголоса с таким видом, как другие держат в полураскрытых губах цветок, она грациозно подходила к нам, и ее походка напоминала, как всегда, пляску.

Ее тоже заинтересовал звонок. Она спросила о содержании телеграммы.

Профессор не отвечал.

— Ах, Господи, — сказала она. — В чем дело? Что еще приключилось?

— Разве вы получили неприятное известие, дядюшка? — спросил я в свою очередь.

— Нет, — ответил Лерн. — Донифан умер. Вот и все.

— Бедный малый, — сказала Эмма. Потом после минутной паузы: — Но разве не лучше умереть, чем продолжать жизнь сумасшедшим? В конце концов, для него это был лучший исход… Ну, Николай, послушай, не делай такого лица… Идем…

Она схватила меня за руку и потащила в замок. Лерн пошел своей дорогой.

Я был потрясен.

— Оставь меня! Оставь меня, — вдруг закричал я. — Это слишком ужасно! Донифан… Несчастный… Ты не понимаешь, ты не можешь понять… Да оставь меня, наконец, в покое…

Меня охватил невообразимый ужас. Освободившись от Эммы, я побежал вслед за дядей и нагнал его у входа в лабораторию.

— Дядюшка… Ведь вы ему не рассказали этого… о смерти… ему, Иоанну.

— Нет, сказал. А что? Почему?

— Ах, какой ужас. Ведь он скажет об этом другим. Об этом станут говорить… и Нелли об этом узнает, наверное. Они ей расскажут… Да поймите же, наконец: душа Дони-фана узнает, что у нее нет больше человеческой оболочки… А этого не надо, не надо…

Дядя произнес с раздражающим хладнокровием:

— Нет никакой опасности, Николай. Ручаюсь тебе в этом.

— Никакой опасности? Почему вы знаете? Это негодные люди; они все ей расскажут, говорю я вам. Позвольте мне предотвратить… эту опасность… время не терпит… позвольте мне войти… пожалуйста… ради Бога… позвольте мне зайти на минутку… туда… умоляю вас… Ах, черт побери, я пройду…

Уроки быка не прошли для меня без пользы: я бросился вперед, нагнув голову. Дядя растянулся на траве от удара в живот, а я ударом кулака отворил полузакрытую дверь. Честный Иоанн, стоявший за нею на часах, упал с разбитым в кровь носом. Тогда я проникнул во двор, твердо решив увести с собой собаку, чего бы это мне ни стоило, и больше не расставаться с ней.

Вся свора разбежалась по будкам. Я сразу увидел Нелли. Ей отвели отдельное от других собак помещение. Ее большое, голодное, наголо остриженное, изможденное тело лежало у самой решетки.

Я крикнул:

— Донифан!

Она не пошевелилась. Зрачки собак блестели в глубине будок. Некоторые зарычали.

— Донифан… Нелли…

Молчание.

У меня явилось предчувствие истины: и здесь Смерть прошла со своей косой.