Доктор Х и его дети

Полгода прошли в хлопотах с переводом в Москву, казавшимся невозможным, но у отца обнаружились связи, и вот Христофоров уже ехал в столицу на боковой полке в плацкарте поезда Астрахань – Москва. Он глядел в окно на снежный наст под ярким февральским солнцем и пил чай с испеченными в дорогу шаниками. Добрая часть пирожков была отложена в пакет с запиской «Сергею Николаевичу». В Ртищеве на долгой остановке он расправился со своим пакетом. Делать в дороге было нечего, а Христофоров уже тогда отличался телосложением весьма крупным. Сам того не заметив, он запустил руку в отцовский пакет. Проехав Рязань, с сомнением оглядел последний пирожок с прилипшей к румяному боку запиской и, устыдившись столь скромного дара родителю, быстро проглотил и его.

По приезде выяснилась причина отцовской щедрости: со здоровьем у родителя оказалось неважно, к тому же возникло подозрение на хроническую сердечную недостаточность, которое быстро превратилось в уверенность. Словом, нужен был под боком врач – пусть начинающий, зато бесплатный и, как ни крути, родной. То, что сын собирался стать детским врачом, было неважно – в конце концов, что стар, что млад…

Христофоров поначалу так обалдел от столичного всего, что принял роль сиделки безропотно и покорно, как непременное условие свалившейся на него новой жизни. Вскоре он научился крутиться, уяснив со свойственной провинциалам быстротой, что суть столичного бытия и есть вечная круговерть.

Учеба, требовавшая отработки знаний в больнице, и отец, требовавший отработки сыновнего долга дома, не оставляли места для вольностей, украшающих студенческую пору. Отец, впрочем, болел сдержанно, переездом в столицу не попрекал и вообще вел себя так, будто прожили они в двухкомнатной квартирке бок о бок всю жизнь.

О том, чтобы выписать к ним и мать, речи не шло, да мать и не рвалась, за все время приехала один раз и ночевала у землячки, подавшейся в столицу на заработки. Сыном – детским врачом – она гордилась, но выбранной им специальности не понимала. Хирург вырезает грыжи, окулист выписывает очки, ухогорлонос лечит самые популярные у детей болезни, а что делает психиатр? Этим непониманием она мало чем отличалась от большинства родительниц, с которыми ему предстояло общаться в будущем.

К коротким белым халатикам интерес у Христофорова прошел вдруг и сразу на пятом курсе, тридцать первого декабря махрового какого-то года, в «башне смерти» – так называли городскую больницу, где он подрабатывал.

Оправдывая свое название, из года в год больница лихо срывала план Горздрава по увеличению числа выписанных трудоспособных граждан и с лихвой перевыполняла план Господа по числу граждан, ожидаемых на том свете. В одну из таких «урожайных» ночей он и дежурил.

Собственно, ночь эта отличалась от других подобных только календарно – Новый год как-никак. Хотя нет, еще было полнолуние. Больничное суеверие гласило, что на растущую Луну и покойников прибывает, а уж в полнолуние – туши фонарь, зажигай бестеневую лампу.

К лампам в операционной он никакого отношения не имел, потому что всего лишь санитарил. Ему с напарником и без ламп дел хватало. Вот и тогда, в канун Нового года, сломался грузовой лифт, в котором перевозили обычные для больницы грузы с четырнадцати этажей на первый – в морг.

Умирающим гражданам, как известно каждому работнику больницы, закон не писан, а потому плевать они хотели на здравый смысл, красные дни календаря и государственные праздники. Мрут, когда им вздумается, невзирая на ломающиеся лифты и неудобство, причиняемое персоналу.

Один такой только что прекративший свой земной путь гражданин, длинный и жилистый, и ждал их с напарником, немногословным узбеком Жоном, на четырнадцатом этаже «башни смерти». Христофоров с Жоном пытались было уговорить девчонок из неотложной хирургии отложить транспортировку тела до завтра: пусть в закутке на каталке до утра полежит, а там, глядишь, и лифт починят. Но те только руками замахали: где это видано, чтобы в государственной больнице лифт первого января чинили, да и встречать Новый год с покойником под боком – уж увольте. Как и с кем встретишь Новый год, так его и проведешь. А у них и так самое передовое отделение по числу жмуриков, отчего и премию им давно не платят. Так что будьте добры вынести упокоившегося гражданина до первого боя курантов.

Напрасно сточив мужское обаяние о железные аргументы, санитары переложили покойника с каталки, стоявшей возле бесполезного лифта, на носилки, взвалили их на плечи и засеменили к лестнице черного хода: Христофоров спереди, Жон позади.

Первые четыре этажа покойник вел себя прилично, но уже на десятом начал потихоньку съезжать с носилок, упираясь холодными пятками в горячий, взмокший затылок Христофорова. Последний, поворачивая голову, видел болтавшуюся у своего уха бирку на пальце покойника, из которой следовало, что того звали Василий.

– Ну и тяжел же ты, дружище Василий, – пыхтел Христофоров.

– Чего-чего? – переспрашивал Жон.

Василий молчал и щекотал пятками шею.