Доктор Голубев

— Давай. Все равно ваша терапия лечит по принципу; да исцелися сам.

Песков молчал.

— Кстати, у вас гнойный перикардит появился. Что это за больной?

«Ну и пройдоха, — с раздражением подумал Песков Голубеву. — Везде раззвонил. Все уже знают. Это возмутительно!»

— Плох. Очень плох, — сказал Песков, поворачивал вполоборота к Николаю Николаевичу.

— Давай оперировать.

Кленов уже загорелся, сдернул очки, в глазах появился азартный блеск.

— Это бессмысленно. — Песков покачал головой, зашептал в самое ухо Кленова: — Что я тебе, труп привезу. Если желаешь, можно сделать тактический ход: чтобы умер не у нас, а у вас.

— Ты говоришь, не операбельный?

— Да-с. Не надо его тревожить. Все равно не поможете.

— Как его фамилия?

— Гм… фамилия… Сухачев.

— Я посмотрю его на всякий случай.

Песков покашлял. В нем боролось несколько чувств: глубокое убеждение, что больному ничто не поможет, боязнь ответственности, если операция, не дай бог, состоится, и, наконец, болезненное самолюбие — все идет как-то мимо него.

— Взгляни, если хочешь. Но, по-моему, напрасен весь этот «новаторский» шум. Лучше оставить больного в покое.

В проходной госпиталя полковникам сообщили, что нужно идти в конференц-зал на совещание.

Когда они поднялись на третий этаж, там уже все были в сборе. Офицеры сидели группами, большинство в конце зала. Халаты повесили перед собой на спинки стульев.

Песков и Кленов прошли в первые полупустые ряды: Иван Владимирович — налево, Николай Николаевич — направо.

Увидев Кленова, Голубев поднялся.

Николай Николаевич шел своей особой, подпрыгивающей походкой. Туго набитый портфель он носил не в руках, а под мышкой, очки поднял на лоб и то и дело раскланивался с товарищами, блестя гладко выбритой лоснящейся головой.

Подождав, пока Николай Николаевич сядет, Голубев подошел к нему, поздоровался.

— Ба, дорогой товарищ! Что же вы не заходите! — Николай Николаевич долго жал руку Голубева. — Вам отыграться надо.

— Зайду, — пообещал Голубев. — А сейчас у меня к вам важное дело. Разрешите?

— Пожалуйста.

Николай Николаевич придвинулся, уступил место Голубеву и, глядя на собеседника поверх очков, приготовился слушать.

— Помните, я вас позавчера спрашивал о применении пенициллина? — начал Голубев.

— При гнойных перикардитах? Помню. Голубев постучал кулаком по колену:

— Так вот, я не зря спрашивал.

— Догадываюсь, дорогой товарищ.

— У меня есть такой больной, — Голубев помедлил, будто раздумывая — говорить дальше или нет, затем решился: — Не согласитесь ли вы взять его к себе и оперировать? А туда, — он приложил руку к груди, — влить пенициллин так же, как при перитонитах?

Николай Николаевич заерзал на стуле, сдернул очки, почесал дужкой за ухом.

— Надо сперва посмотреть больного. Как его фамилия?

— Сухачев.

— Су-ха-чев? — медленно переспросил Николай Николаевич, и лицо его стало мрачнеть.

Только что об этом больном говорил с ним начальник отделения Песков; он упоминал о «тактическом переводе», о «новаторском шуме». Теперь понятно, кого Песков имел в виду. «Ну, ничего, я миндальничать не буду. Я отучил этого хитреца от порочной тактики».

— Молоды еще, дорогой товарищ, меня за нос водить, — неожиданно сердито сказал Николай Николаевич. — Не выйдет.

Голубев смотрел на Кленова, ничего не понимая.

— Нечестно так, дорогой товарищ, — гневно продолжал Николай Николаевич. — Так у нас не ходят.

Большой лоб и бритая голова Николая Николаевича покрылись крупными каплями пота. Он достал платок и, морщась, как от боли, вздохнул и повторил с упреком:

— Стыдно.

— Разрешите… — произнес Голубев.

— Не разрешу, — повышая голос, проговорил Кленов и установил свой толстый палец в грудь Голубеву: — Не разрешу хитрить. Вы думаете, вы умный, а я дурак?..

В этот момент послышалась команда: «Товарищи офицеры!»

Все встали. Генерал поздоровался, попросил пересесть поближе.

Голубев прошел на свое место.

Генерал сел за стол, накрытый красным бархатом, подождал, пока наступит тишина, и предоставил слово офицеру штаба.

Началась читка последних приказов.

Голубев не слушал. «Что же это происходит? — думал он. — За что он так? С кем бы посоветоваться?» Он огляделся и заметил знакомую голову. Она виднелась в первом ряду над всеми головами.

Это был Песков.

Сосед Пескова достал из кармана металлическую коре бочку с монпансье и угостил Ивана Владимировича. Голубев видел, как Песков вытянул два тонких, костлявых пальца и будто щипчиками взял только одну конфетку, забросил ее в рот, еле заметно кивнул головой — поблагодарил и опять замер в привычной строгой позе, вытягиваясь и распрямляя спину.

В воображении Голубева вдруг связались воедино и эти вытянутые пальцы, которыми Песков достал конфетку, и то, что он взял только одну и не положил, а забросил в рот, и его разговор о больном, и крик на консилиуме, и вчерашний неожиданный приход в палату, и сегодняшний эпизод с Кленовым, и Голубев понял, что он и начальник — совершенно разные люди, что новое столкновение с Песковым неизбежно.