Доктор Джонс против Третьего рейха

— Не знаю, псих вы или нет, но я за вас! Раз в Измире будет поздно, мы уничтожим лодку сейчас! Затопим ее, и Ковчег не достанется берлинскому Антихристу!

Индиана тоже застучал кулаком, только не от радости, а от душевных содроганий. Лилиан! Она обречена утонуть вместе с субмариной!

Убить свою женщину фактически ради идеи — вместо того, чтоб при любой войне жить счастливо, спрятавшись где-нибудь на Лимпопо или в Гренландии?

Но, скорее всего, счастливо бы не получилось. Ведь в то же самое время бесы кромсали бы и раздирали мир, как стая гиен. И в какую щель не заползи, мысль о том, что это происходит по ТВОЕЙ ВИНЕ, жгла бы мозг.

— Приступим немедленно, — надтреснуто произнес Индиана Джонс. — После наступления темноты, когда немец всплывет, с ним уже не управиться.

По правилам охоты на подводного зверя бомбы должны лечь так, чтобы ему некуда было деваться. Пяти фугасов для этого совершенно недостаточно. Но расчет делался на эффект неожиданности. И вот, когда солнце стало прощаться с небосводом, изливая розово-изумрудные реки, черные цилиндры принялись довольно кротко плюхаться в воду.

Спустя пятнадцать-двадцать секунд снизу поднимались не слишком большие буруны, а Катанга болезненно морщился в своих наушниках.

— Все, я не слышу винта! — заорал вдруг он. — Накрыли, накрыли лодку!

— Лилиан… — только и выдохнул Индиана.

Чайки роняли сверху не то крики, не то всхлипы, уходящее солнце расстелило кровавую дорожку, катер совершал круг почета вокруг морской могилы. И тут оказалось, что торжественное мероприятие было слишком поспешным. Жутковатой глыбой навстречу смутному сумеречному воздуху всплыла подводная лодка «U-46».

* * *

Немецкий капитан никак не ожидал, что с невзрачной посудинки вдруг начнут сыпаться глубинные бомбы, но он был опытный подводник, ходивший в торпедные атаки еще в Первую мировую. Были отданы единственно верные маневровые команды старшинам, которые управляли горизонтальными и вертикальными рулями. Четыре раза лодку всего лишь тряхнуло, однако на пятый раз этим не обошлось.

Дурные известия проскочили по линиям внутренней связи:

— Поврежден носовой горизонтальный руль… Пробоина в носовой уравнительной цистерне… Поступление воды в первый отсек… Лодка клюет носом…

Ложиться на дно было нельзя, такая лежанка могла оказаться последней. А раз так:

— Продуть цистерны главного балласта! — скомандовал капитан.

Лодка всплыла на расстоянии полкабельтова от катера, и ее пушка сразу же стала разворачиваться.

— Прыгайте, Джонс, — напористо скомандовал Катанга. — Хватайте спасательный круг и за борт. Мы в трех милях к западу от островка Устика.

— А вы, капитан?

— Повожу немца за нос. Если меня не накроют, я вас подберу.

Когда первый снаряд вонзился в воду неподалеку и лица обдала плотная водяная пыль, Катанга просто швырнул Индиану за борт, следом отправил спасательный круг и тут же пошел на маневр. Но катер не муха. Джонс видел, как следующий снаряд плюхнулся перед носом суденышка. Вот Катанга выполнил поворот…

И превратился в огненный столб.

Индиана плыл и плакал. Что-то надорвалось внутри. Он плакал впервые за последние тридцать лет, по Катанге и сотням других отличных парней, которых тьма забирает каждую минуту…

* * *

Урбах, чьи щеки украсились красными истерическими пятнами, почти что набросился на командира лодки:

— Ну, и какие у вас теперь планы?

— А у вас? У меня, например, самые разумные. Поскольку ваш большевистско-масонский друг Джонс превратился, так сказать, в брызги шампанского, я собираюсь подвести лодку поближе к острову Устика. После чего мы переберемся на берег и будем ждать помощи от наших друзей, а доблестную «U-46» затопим. Сейчас я свяжусь с Измиром…

И Райнгольд фон Урбах не проронил больше ни слова, так как понял — все сложилось донельзя удачно. Сегодня ночью ему представится возможность пообщаться с Богом.

* * *

Индиана Джонс тем временем плыл в сторону заката…

4. НОЧЬ ГНЕВА

Вечернее купание в сентябрьских водах Эгейского моря.

Есть мало вещей на свете, которые превосходят по приятности эту процедуру. Слегка колышется поверхность воды, разделяя неясной границей ласковый воздух и нежную воду, пробуждая смутные воспоминания о морской прародине всего живого, о богине любовных дел, поднимающейся из волн…

Он плыл легким брассом. Его жизни не угрожали медузы, как в Индийском океане, скаты-хвостоколы, как в Атлантическом, акулы, как в Тихом. До берега оставалось меньше трех миль. В такую благожелательную погоду — смехотворное расстояние для человека, послужившего в морской пехоте и занимавшегося подводной археологией.

Еще год назад, в безмятежном сентябре 1938 года, он был вольным игроком, у которого на доске вместо пешек, ладей и королев находились джунгли, клады, царские могилы, нецивилизованные дикари и весьма цивилизованные охотники за сокровищами.

Теперь он стал солдатом, хоть и получал приказы вовсе не из уст свирепого сержанта или капитана, а из глубин собственной совести.