Доктор Данилов в сельской больнице

— Почему? — искренне удивилась Мартыничева. — Я ж только правду… И еще я думала, вы посоветуете, как именно все изложить, чтобы убедительнее было.

— Трудно объяснить… — замялся Данилов.

— Но ведь вы же не такой, как они! Вы же сразу вмешались, и все пошло как надо! Почему вы не хотите подписывать? Боитесь, что вам станут мстить? Или правду говорят, что ворон ворону глаз не выклюет?!

— Я никого не боюсь, я же не отказываюсь подтвердить…

— Это вы сейчас так говорите чтобы отвязаться! А потом скажете, что я все выдумала! Эх вы, а еще…

«Клятву давали?» — подумал Данилов.

— …выглядите как хороший человек! А на самом деле такой же, как они! Тьфу!

Плюнула она не на халат Данилову, а на пол — пустячок, а не так обидно.

— Тамара Семеновна, может, вам успокаивающего?..

— Мне от вас ничего не надо! — выкрикнула Тамара Семеновна и убежала, сотрясаясь от рыданий и качаясь из стороны в сторону.

— Что такое? — из отделения выглянул встревоженный Калымов.

— Ничего особенного, — ответил Данилов, — просто нервы.

— А повод? — Как и положено будущему юристу, Калымов был въедлив.

— Я же говорил, что скрываюсь здесь от алиментов, — подумал Данилов. — Иногда меня находят и бывают эмоции.

Настроение у него испортилось. Идиотская, если разобраться, ситуация: помог людям и получил в награду плевок. Вроде как на пол, но на самом деле — в душу. И ведь он не отказывался, а непременно подтвердил бы, что стояли коллеги над нуждавшимся в срочной помощи пациентом и упоенно грызлись, ввиду чего пришлось призвать их к порядку посредством устного внушения. Но ставить свою подпись на жалобе — это как-то… неприемлемо, что ли. И не из соображений корпоративной этики (она единственная, общечеловеческая, а все остальное от лукавого), а просто потому, что невозможно. Одно дело — доложить о случившемся главному врачу или его заместителям, совсем другое — стать соавтором жалобы.

А если вникнуть, то какая разница в том, как и когда подтвердить правдивость написанного — подписью на жалобе или ответом на вопрос? В сущности, никакой. Почему бы тогда и не подписать? Потому что не годится врачу жаловаться вместе с родственниками на другого врача, пусть и обоснованно? Значит, все-таки «ворон ворону глаз не выклюет»…

Какой-нибудь гений психоанализа, восседающий в респектабельном, снизу доверху увешанном дипломами кабинете, расспросив Данилова, сумел бы авторитетно и убедительно разложить все по полочкам. Но во-первых, в Монаково не было психоаналитиков (вообще никаких), во-вторых, отлежав некоторое время в психиатрической клинике, Данилов зарекся иметь дело с психиатрами, психотерапевтами и психоаналитиками. Поэтому пришлось решать философскую проблему, беседуя с самим собой, а это не самый действенный метод.

В конце концов Данилов сформулировал свое кредо так: «Я за правду, но я не ябеда». Но он сразу же погряз в раздумьях насчет того, что можно называть ябедничеством, а что нельзя.

Но в хирургию очень удачно (если можно так выразиться применительно к ситуации) привезли парня с перфорировавшимся аппендицитом, и Данилову стало не до философии. Противный осадок, правда, на душе остался, который бывает у людей прямо ни в чем не виноватых, но косвенно причастных.

Утром, как только пришел Дударь, Данилов отправился в административный корпус к Елене Михайловне, приходившей на работу ни свет ни заря, самой первой. Там он рассказал не только о самом происшествии, но и о том, что возможны последствия в виде жалобы в прокуратуру, что супруга пациента настроена весьма решительно.

Елена Михайловна слушала не перебивая, только ахала и качала головой — когда понимающе, а когда и осуждающе. Когда Данилов закончил, она поблагодарила его за сознательность и пообещала «поотрывать головы» Тишину и Бутакову. Данилов подумал, что хуже оба они от этого работать не станут, поскольку головы используют исключительно для ношения колпаков. Тишин, пытаясь компенсировать свой невысокий рост, предпочитал колпаки высокие, накрахмаленные от души, которые шутники называют поварскими, а Бутаков носил на голове смятую зеленую шапочку, в тон своей пижаме.

«Все — точка! — сказал себе Данилов, выйдя из административного корпуса. — Feci, quod potui, faciant meliora potentes!» («Я сделал все, что мог, кто может, пусть сделает лучше» — лат.)

Настроение, однако, не улучшилось, и приятного чувства, обычно сопутствующего выполнению того, что должен, тоже не было. Захотелось ужасного: напиться как следует и податься в охранники, в прекрасную профессию, где не существует ни философско-моральных проблем, ни прочих напрягов. Жизнь становится простой, как три копейки (была когда-то такая монетка). Пропуск есть — проходи, пропуска нет — давай стольник и проходи, нет ни пропуска, ни денег — не пущу! И еще охранники порой ворчат, жалуясь на жизнь и не понимая своего счастья.