Доктор Данилов в сельской больнице

— Отдайте руку! — нудил пациент. — Вы же клятву давали.

— Там насчет отрезанных конечностей ничего не говорится, — заметил Данилов. — И руку вашу никто не съест, успокойтесь же вы, наконец. Биологический материал собирается и сжигается.

— А пепел можно будет получить? — не унимался пациент.

Данилов подумал и на всякий случай назначил ему консультацию психиатра.

На следующее утро дед, удачно вернувшийся с того света после перфорации язвы, оклемавшись за двое суток, устроил скандал, требуя, чтобы ему выдали его, как он выразился, «требуху». Мотив был тем же, что и в случае с рукой — не хочу, чтобы меня съели.

— И что вы станете с ней делать? — устало спросил Данилов, надеявшийся немного отдохнуть в ожидании смены.

— Зарою в огороде! — прошамкал беззубым ртом дед. — А где мои протезы?

— Под подушкой, — напомнил Данилов, удивляясь тому, насколько охотно люди верят в самые несуразные нелепицы. — То, что у вас вырезали, отправили на исследование.

— Зачем?

— Чтобы исключить онкологию…

Дед больше не возникал.

На утренней конференции заведующий хирургическим отделением пожаловался на то, что пациент, получивший после операции холецистэктомии на память коллекцию своих собственных камней, просто извел его вопросами о том, куда делся отрезанный желчный пузырь.

— Ну, ногу — я еще понимаю, но кому нужен желчный пузырь? На что он годится? Достали просто! Сегодня же повешу у входа в отделение объявление с выпиской из инструкции по утилизации биологических отходов! Пусть просвещаются!

— Не вздумайте, Александр Викторович! — одернула Елена Михайловна. — Вот после этого все как один поверят в то, что биоматериал идет на пирожки! Вы же знаете, как у нас все воспринимается — наоборот, шиворот-навыворот!

— Поговорят и перестанут, — сказал терапевт Заречный. — Не впервой!

— Вам-то что, — обернулся к нему Александр Викторович. — Вы же ничего не отрезаете…

— Не отрезаем, — согласился Заречный, — но на вопросы все равно отвечать приходится. «Доктор, а из чего сделаны тефтели?», «Доктор, что-то у котлеток сегодня какой-то странный вкус, сладковатый!». Я отвечаю: «Самый нормальный вкус, вкус хлеба и моркови…»

Все присутствовавшие на пятиминутке, включая и Елену Михайловну, рассмеялись.

— …а они не верят, гарнир съедят, а котлеты возвращают.

— Нехорошо это, когда еда пропадает, — заметила Елена Михайловна.

— Она не пропадает — у нашей буфетчицы две свинки растут. Им, крошечкам-хаврошечкам, все на пользу…

— Нет, вы видели?!

В зал ворвалась главная медсестра Бубликова. Раскрасневшаяся от гнева и мороза, в норковой шубе, накинутой на плечи, и со свернутым в трубочку листом бумаги в правой руке, она напоминала лихого конника времен Гражданской войны. Вот только было бы трудно найти скакуна, способного выдержать ее десятипудовый вес.

— Вот это висело у ворот! — Бубликова развернула лист и замерла, дав залу возможность прочесть написанное.

— «В отделении хирургии ежедневно с четырнадцати до семнадцати часов проводится продажа мяса и субпродуктов по низким ценам…» — прочитала вслух Елена Михайловна и ахнула. — Господи! Кто же это мог написать?

— В отделе кадров есть образцы почерка всех сотрудников! — сказала главная медсестра. — Я сейчас сама сяду сравнивать и обещаю, что тому, кто это написал, мало не покажется!

Экспертиза вряд ли что дала, потому что неизвестный злоумышленник (или — злоумышленница, а может, и злоумышленники) написали объявление печатными буквами и вдобавок пользовались не ручкой, а толстым красным маркером, что сильно затрудняло идентификацию.

— А охранник не видел, кто повесил объявление? — спросила Елена Михайловна.

— Говорит, что не видел. — Бубликова свернула объявление.

— Может, это он сам и написал? — предположила Елена Михайловна.

— Только не Паша, — покачала головой главная медсестра. — Я читала его рапорты, он в слове «еще» делает четыре ошибки, а «отделение» всегда пишет через «а». Это кто-то другой…

Сильно подозревали интернов. Елена Михайловна даже устроила им нечто вроде допроса, но расколоть не смогла, они делали круглые глаза и удивлялись тому, что их могли заподозрить в подобном поступке.

Глава восемнадцатая СТО ДВАДЦАТЬ ЧЕТВЕРТАЯ СТАТЬЯ

Прощались с интернами душевно, можно даже сказать, почти как с родными. Тимошин и Калымов радовались окончанию ссылки, а врачи отделения анестезиологии и реанимации тому, что не дали им никого угробить. Короче говоря, настроение было радостным, но в то же время немного лиричным. Провожающая сторона грустила, потому что за два месяца не нашлось ни одного кандидата в коллеги, а отъезжающая понимала, что такой свободы, как в Монаково, у них уже никогда не будет. Принцип «делай что хочешь, только не вреди» в Твери не прокатывал, там имели опыт работы с ординаторами и умели грузить их работой по самое не могу.

На последнее свое дежурство интерны принесли два вафельных торта, несколько пакетов с соками и гитару.

— Нас ждет вечер песни? — спросил Данилов.

— Конечно! — ответил Калымов и добавил: — Какой же дембель без гитары? Мы тихонечко, никого не побеспокоим.