Доктор Данилов в сельской больнице

Чай у Муродова был, как и положено, зеленым, крепким до вяжущей горечи и несладким. После третьей пиалы Данилову совершенно расхотелось спать, и он просидел в гостях часа полтора.

Хоровым пением на первом этаже общежития, оказывается, увлекались соседки по больнице — медсестры Надежда и Вера из диагностического отделения, расположенного прямо напротив отделения анестезиологии и реанимации.

— Нам бы еще любовь — и был бы полный комплект! — шутила в подпитии Надежда.

Судьба у нее была примечательной, можно сказать, даже сериальной. Учеба в Ашхабадской консерватории, Большая Любовь на всю жизнь, бегство с любимым из родительского дома (одновременно и с третьего курса консерватории), скитания в поисках счастья между Хабаровском и Тверью, развод, новый брак, скорый развод, учеба в медицинском училище, едва не закончившаяся тюремным сроком (нанесение телесных повреждений преподавателю, предложившему отработать зачет натурой)…

— Где меня только не носило, — вспоминала Надежда и с удовольствием начинала загибать пальцы: — Якутск, Братск, Красноярск, Томск, Омск, Курган, Екатеринбург, Самара, Рязань, Калуга…

Пальцев не хватало, приходилось разгибать загнутые. Дойдя до Монакова, Надежда оглядывалась по сторонам, словно оценивая место своего обитания, и сокрушалась:

— Метила в рай, а попала хрен знает куда!

Какой город она имела в виду под раем — Москву или Париж, оставалось тайной. Вполне возможно, что это было какое-то воображаемое место, возвышенный и недостижимый идеал.

Вера была местной, «монаковкой в сто седьмом поколении», как сама выражалась, в общежитии жила из-за напряженных отношений с родной матерью, которую иначе как ведьмой и не называла.

В больнице Данилов с удовольствием общался с Надей и Верой, а в общежитии сводил общение к минимуму, не желая участвовать в постоянных пьянках, которым обе женщины предавались не с упоением, а с каким-то остервенением, словно пытаясь утопить в водке свою неустроенность и неприкаянность. А может, и не словно, а на самом деле пытались — где ж его, горе горькое, топить, как не в водке? В воде горе не тонет — сразу же всплыть норовит.

Любителем «Йе-йе-йес» и прочей иностранной музыки в диапазоне от Армстронга до «Disturbed» был сорокалетний фельдшер местной «Скорой помощи» Константин Конончук, переселенец из Симферополя. Он неизменно ходил в увешанной металлом рокерской косухе, кожаных штанах и ботинках-гадах. В зависимости от погоды менялся прикид, надеваемый под косуху. Вариантов было три: концептуально драная черная футболка, черная фланелевая рубашка или черный свитер с обрезанной горловиной. Длинные, уже начавшие седеть волосы Конончук связывал аптечной резинкой в конский хвост. Был у него и металлический перстень с черепом, который Конончук называл Яшей.

— Я как увидел тебя, сразу понял — наш, «скоропомощник», — сказал Конончук Данилову при знакомстве.

— Что, до сих пор на лбу цифры 03 проступают? — пошутил Данилов.

— Впечатление такое сразу складывается. — Конончук не стал вдаваться в подробности, только добавил: — Для сведущих людей, конечно.

Работа на монаковской «Скорой» была такой же ударной, как и во всем местном здравоохранении. Конончук дежурил сутки через сутки.

— Как тебе удается постоянно выдерживать такой ритм? — спросил Данилов.

Одно дело отдежурить сутки через сутки пару недель, месяц, другое дело — работать подобным образом все время.

— Да так и удается, — пожал плечами Конончук, — концы у нас длинные — поспать можно, пока едешь. Ночью тоже немного придавить получается, так что день работаю, день гуляю, а не отсыпаюсь. Вполне нормальный график, пока не достает. Деньги нужны: не всю же жизнь в общежитиях и на съемных квартирах жить.

— А что не в Москве? — спросил Данилов. — Там же заработки больше и места на «Скорой» всегда есть.

— Нельзя мне в Москву, — веско сказал Конончук. — То есть можно, но на «Скорую» мне путь заказан. Больше не возьмут…

— Так ты в Москве скорил? — оживился Данилов. — А на какой подстанции?

— На двенадцатой, в Мневниках. Недолго, правда, полгода.

— Если не секрет, то что же ты такого натворил, что тебе теперь путь заказан?

— Никакого секрета: я самого Сыроежкина принародно на три веселые буквы послал…

Среди заместителей главного врача московской «Станции скорой и неотложной медицинской помощи» Валерий Иосифович Сыроежкин считался главным, первым заместителем, правой рукой, ведавшей общей организацией и кадрами. Он был коварен, злопамятен и очень любил власть. У Данилова он ассоциировался с кардиналом Ришелье, не с настоящим, о котором Данилов почти ничего не знал, а с книжным, из «Трех мушкетеров».

— Ого! — оценил Данилов. — Вот это, я понимаю, героизм! А за что?

— За вредность! — буркнул Конончук, но историю все же рассказал.