Доктор Данилов в роддоме, или Мужикам тут не место

После смерти Генварской работать стало тяжело. Были просветы, были периоды депрессии, но главное оставалось неизменным – если раньше Данилов всегда верил в себя, в свой профессионализм, то сейчас он начал сомневаться в себе. Сомневаться и постоянно ждать какого-то подвоха.

Никто, кроме Данилова, не знал, как ему надоело это состояние. И не было средства, которое сделало бы его прежним. Самовнушение обрывалось, едва начавшись, ведь очень трудно убеждать себя в том, во что не веришь.

Елена с завидным упорством предлагала мужу вернуться на «скорую», считая, что состояние Данилова в первую очередь вызвано спецификой его нынешней работы. Данилов то отшучивался, то обещал подумать, но никаких шагов не предпринимал.

— Здоровый мужик! — похвалила новорожденного Федоренко и передала его неонатологу Кузякиной. — Держи, Ольга Романовна, чтоб не скучно было!

«Мужик» сморщил личико, открыл рот и издал первый крик.

— А мне вот всегда почему-то кажется, что мамочки и под наркозом слышат первый крик своих детей, — сказала Кузякина, взглянув на лицо оперируемой. — Посмотрите, она же улыбается.

— Не улыбается она, — ответил Данилов, не сводивший глаз с пациентки.

Тон его голоса был не слишком любезным. И правильно – зачем радоваться прежде времени. Какая, к чертям собачьим, улыбка? Гримасы на лице пациентки, находящейся в наркозе, говорят о том, что она начала приходить в сознание. Или о том, что сейчас ее вырвет. Лучше уж улыбаться своему малышу потом, когда из реанимации переведут в отделение. Каждому овощу свое время.

— Вот когда зашьем, тогда пусть и улыбается. — Федоренко тоже не любила, когда ей говорили под руку.

Отделив двумя руками послед, она вооружилась кюреткой и произвела ревизию полости матки.

— Была у меня однокурсница, дочь одного из университетских профессоров… — начала Федоренко.

Данилову стало ясно, что операция начала завершаться. Убедившись, что с пациенткой все в порядке, он позволил себе подумать о чем-то постороннем.

Разумеется, о вчерашней своей идее, уже успевшей, стать решением, пусть и не окончательным.

— Татьяна Викторовна, а вы с самого начала хотели стать хирургом-акушером? — полюбопытствовал Данилов, воспользовавшись паузой в рассказе.

— О, нет, — Федоренко сверкнула глазами, — с моей специализацией была такая чехарда! Сначала я бредила неврологией, меня и сейчас можно разбудить среди ночи, и попросить рассказать проводящие пути или двенадцать черепномозговых нервов. Я участвовала в нашем студенческом научном обществе, дневала и ночевала на кафедре, но в один прекрасный день меня отвратило от неврологии и вообще от терапии. Я представила, что всю свою жизнь буду обречена выслушивать жалобы пожилых хроников – и мне стало грустно. Запах лежачих больных, их неизлечимые болезни, их страдальческие взгляды, их занудство… Нет уж – увольте. Это не для меня! Так можно утратить вкус к жизни. Но я уже была нацелена на то, чтобы стать врачом, и сворачивать в сторону на пятом курсе мне совсем не хотелось. Снимай зажимы… Так вот, отобрала я специальности, где все молодые и большей частью здоровые, и задумалась: то ли в спортивные врачи подаваться, то ли в акушеры. Акушерство привлекло меня больше – прежде всего своей значимостью. Ведь нет дела важнее, чем способствовать рождению нового человека. Это я без какого-либо пафоса говорю… Все, можно зашивать, только не затягивай чрезмерно, края сомкнулись – и хорошо… Скажу начистоту – я бы с огромным удовольствием пошла бы в физиологическое отделение, чтобы иметь дело с полностью здоровыми девочками, но… — Федоренко вздохнула и умолкла.

О ее натянутых отношениях с Юртаевой знал весь роддом. Правда, причину конфронтации все, включая и самих участниц, давно позабыли, но кому она нужна?! Важен результат – противостояние!

Тревога улеглась только после того, как пациентка окончательно проснулась в реанимации, ответила на вопросы и продемонстрировала стабильные показатели гемодинамики.

— Хватит играть в прятки с самим собой, молодой человек! — В ординаторской некому было наблюдать за тем, как Данилов разговаривает с зеркалом, показывает ему язык и грозит пальцем. — Пора действовать!

«Если не руководствоваться правильными принципами, их не получишь», — вспомнилось из Конфуция.

На окончательное обдумывание решения у Данилова ушла неделя. Собрать информацию, переговорить по телефону кое с кем из старых знакомых (на социальных сайтах Данилов не тусовался и знакомства обновлял по старинке, при помощи телефона), еще раз все взвесить, чтобы потом уже не менять решения.

В конце концов Данилов решился, но до отпуска об этом никому не следовало знать. Ни на работе, ни дома. Определившись окончательно, и, как хотелось надеяться – бесповоротно, Данилов почувствовал облегчение. Ждать оставалось недолго, совсем недолго – месяцы делились на дни, а дней тех выходило меньше сотни. За минусом выходных – сущие пустяки.