Доктор Данилов в МЧС

Кроме того, в состав госпиталя входят двадцать пять человек инженерно-технического состава, которым порой приходится делать не только свою основную работу, но и исполнять роль санитаров. А что делать? Иногда просто некому бывает подносить и уносить пациентов. Санитары в штат госпиталя не входят.

Кроме своих штатных медиков, отряд «Главспас» при необходимости может привлекать сотрудников Всероссийского центра медицины катастроф «Спасение» – хирургов, травматологов, анестезиологов-реаниматологов, операционных медсестер, медсестер-анестезисток. Все они, в большинстве своем, трудятся в различных учреждениях здравоохранения Москвы и Московской области, а в случае возникновения чрезвычайной ситуации срочно мобилизуются. Так, например, Борис Львович Беньков оперирует больных в сто пятнадцатой московской больнице, когда что-то случается, спешит на помощь.

Троих пострадавших Сошников отправил прямиком в операционную, девятерых – в реанимацию. Одного не взял, не из вредности, разумеется, а потому что тот умер в машине «Скорой помощи». Умирать тот начал в пути на аэродром, а умер уже на летном поле. Скоропомощная бригада усердно откачивала его более получаса, отказавшись от предложенной Сошниковым помощи. «Спасибо, сами справимся, мы же “БИТ-ы” (БИТ – сокращенно от “бригада интенсивной терапии”)», – сказал врач и вместе с обоими фельдшерами трудился не покладая рук, пытаясь вырвать пациента у смерти. Но увы, на этот раз смерть вышла победительницей.

После того как на борт был принят двенадцатый пострадавший, рампа сразу же начала подниматься. Судя по всему, предстоял еще один рейс, может, даже два. Краем уха Данилов услышал, что Омск хочет отправить в Москву тридцать восемь человек.

Мобильный госпиталь располагал двумя транспортными самолетами Ил-76, которые в просторечии назывались «борт номер один» и «борт номер два». Данилов находился на борте номер один, а борт номер два, вылетевший из Москвы часом позже, наверное, уже шел на посадку в Омске, если уже не приземлился. В салонах транспортных самолетов, в отличие от их пассажирских собратьев, нет иллюминаторов, да и если бы они и были, то пялиться в них, высматривая на летном поле борт номер два, не было бы времени. Ломакин обезболивал пациентов в операционном модуле, а Данилов занимался теми, кто попал прямиком в реанимацию.

На первый взгляд дел было не так уж и много, но это только казалось. Да, все пострадавшие были обработаны, перевязаны, у всех в трахее стояли дыхательные трубки, а в венах и мочевом пузыре – катетеры. Вроде бы только и дел, что подключить всех к мониторам, а некоторых еще и к аппаратам искусственной вентиляции легких, да капельницы им наладить. Если врачи и медсестры опытные и все необходимое есть под рукой, все делается быстро. Но тяжелый пациент доставляет врачам постоянные проблемы.

Едва самолет взлетел, у одного из пострадавших остановилось сердце. Минутой позже другой «уронил» давление (артериальное давление резко снизилось до критических величин), третий не нашел ничего лучшего, как зафибриллировать (нормальный сердечный ритм сменился фибрилляцией – хаотичным сокращением отдельных групп мышечных волокон). На помощь Данилову пришел Сошников и до конца полета уже не вылезал из реанимационного модуля, дел хватало.

Сошников, хоть и считался терапевтом, с работой реаниматолога справлялся отлично. Но вел он себя не самым лучшим образом: старался не замечать Данилова, словно того не было в салоне, если приходилось что-то спросить, то, выслушав ответ, недовольно кривил губы, словно оставался недоволен действиями и назначениями Данилова. Данилову подобное поведение уже было не в новинку. Он старался не обращать внимания на то, на что обращать его не стоило, и не исключено, что олимпийское спокойствие Данилова сильно досаждало Сошникову.

Если говорить честно, то внимание на поведение Сошникова Данилов обращал, но эмоций по этому поводу не испытывал никаких. «На ушибленных не обижаются», – говорила мать Данилова, охватывая этим словом не только тех, кого роняли в родильных домах головками вниз.

Изредка Данилов, чисто мальчишества ради, задавал Сошникову какой-нибудь вопрос, причем облекал его в форму: «Дмитрий Геннадьевич, здесь, я думаю, мы поступим так-то». Предложения Данилова всякий раз были единственно верными, и потому Сошникову приходилось соглашаться с ними. Но какой ценой давалось ему подобное согласие… Пару раз Данилов явственно услышал, как начальник в недовольстве скрипит зубами. Человеку, рожденному для того, чтобы командовать (или считающему себя таковым), нелегко соглашаться с предложениями подчиненных, пусть и совершенно разумными и абсолютно дельными. Ему бы вспомнить Конфуция, который учил, что «благородный муж пусть в доброте и не бывает расточительным, но, принуждая к труду, не вызывает гнева, в желаниях не бывает алчным, а в величии не бывает гордым и умеет вызвать почтение к себе, не прибегая к жестокости».