Доктор Данилов в госпитале МВД

— Галя, можно попросить тебя репетировать про себя? Я устал немного, а впереди еще ночь. Хочется немного отдохнуть в тишине.

— Что-о-о?! — опешила Половникова. — С чего ты взял, что я репетирую?

— А это разве не монолог Офелии? — прикинулся пеньком Данилов.

— Это монолог разъяренной львицы! — просветила его Половникова и вышла из ординаторской.

По звукам, донесшимся из-за не до конца прикрытой двери, Данилову стало ясно, что Половникова тормознулась на посту и начала изливать душу медсестре Наташе.

«Обновки, конечно, рвать не стоит, тем более — на две части, — подумал Данилов. — Это совершенно лишнее и, как и все деструктивное, сильно озлобляет. Проявление собственного бессилия максимально обидным для противника способом…»

Где-то через четверть часа, чувствуя себя изрядно отдохнувшим, Данилов отправился на вечерний обход. Половникова все еще стояла на посту и что-то бубнила. Наташа занималась своими делами, на Половникову она не смотрела.

— Приходили родственники Шавликова, забрали вещи, — доложила она.

Шавликов страдал дилатационной кардиомиопатией[3] с тяжелейшей сердечной недостаточностью, от которой и умер. Родственники Шавликова давно были готовы к худшему, понимая, что улучшения без пересадки сердца быть не может, а пересаживать сердце человеку, имеющему помимо кардиомиопатии еще и тяжелую форму сахарного диабета, никто не возьмется, но тем не менее Данилов спросил:

— Все нормально?

— Все нормально, — кивнула Наташа. — Даже поблагодарили нас за труды.

— О, сколько я слышала этих благодарностей! — Половникова страдальчески закатила глаза. — Ну и что с того? Живу как нищая, вот из-за пяти сотен баксов с мужем поругалась! А ведь я…

— Если есть желание — повод всегда найдется, — поддел ее Данилов.

— Я по характеру очень спокойный и уравновешенный человек! — огрызнулась Половникова.

«Рассказывай сказки другим, которые помоложе, — подумал Данилов, — а я тебя уже раскусил. Ты и спокойствие — это несовместимые понятия!»

Данилов обошел четверых пациентов, один из которых находился «на аппарате», то есть дышал с помощью аппарата искусственной вентиляции легких, убедился в том, что все они более-менее стабильны и не собираются выкидывать никаких фокусов, а аппаратура работает исправно, забрал с поста истории болезни и уселся в ординаторской. После вечернего обхода он имел привычку не только делать записи, но и проверять — все ли необходимые плановые анализы и исследования назначены на завтрашний день, и оценивать — не нуждается ли терапия в коррекции.

В первом реанимационном отделении было принято делать обходы и писать дневники каждые четыре часа. Тех, кто находится в крайне тяжелом состоянии, полагалось осматривать и описывать раз в два часа. Какого-то единого стандарта для реанимационных отделений не существует — где-то администрация требует обходы и дневники каждые шесть часов, где-то — каждые четыре часа, где-то — каждые три. В каждой палатке свои порядки. Разумеется, при ухудшении состояния пациента и проведении каких-либо действий пишутся дополнительные дневники.

Некоторые реаниматологи, обойдя больных в начале дежурства, все остальное время реагируют только на срабатывание монитора или какие-либо иные сигналы тревоги. Данилов обходами не манкировал, не раз и не два случалось так, что во время обхода он обращал внимание на какие-то тревожные признаки и, среагировав вовремя, предотвращал развитие осложнений. Смысл реанимационного отделения не столько в том, что здесь реанимируют, реанимацию при необходимости должны уметь проводить все врачи во всех отделениях, а в том, что здесь больные находятся под постоянным наблюдением. Оттого и полагается на одну врачебную ставку реаниматолога шесть коек, а не пятнадцать или двадцать. Если работать спустя рукава и стараться обращать на больных как можно меньше внимания — толку не будет, особенно в реанимации, где упущение или промедление очень часто и очень скоро оборачивается летальным исходом. И не стоит оправдывать свою лень соображениями вроде «этому пациенту с его заболеваниями все равно умирать». Ведь еще Аристотель говорил, что «дело врачебного искусства заключается не в том, чтобы делать всякого человека здоровым, но в том, чтобы, насколько возможно, приблизиться к этой цели, потому что вполне возможно хорошо лечить и таких людей, которые уже не могут выздороветь».[4]

В половине одиннадцатого «скорая» привезла сорокапятилетнего майора внутренней службы с отеком легких, развившемся на фоне пневмонии. Отек бригаде удалось купировать, но состояние больного было тяжелым и вероятность рецидива оставалась большой.

— Довел себя до ручки, — пожаловалась Данилову жена пациента, — сначала перцовкой простуду полечил, потом в баньке попарился, потом отгулы взял, чтобы отлежаться…

Женщина представляла собой классический тип страдалицы — поджатые губы, складка на переносице, привычка поминутно вздыхать, обязательно закатывая при этом глаза, причем совершенно сухие.

— Чего же вы ждали, глядя на задыхающегося мужа? — укорил Данилов. — Видите, что дело не идет на лад, — сразу вызывайте врача!