Доказывание истины в уголовном процессе: Монография

Среди представителей монистического толкования доказательства есть отличия в деталях. В частности, В.С. Джатиев понимал под доказательством не только фактические данные, получаемые из надлежащих процессуальных источников, но и знания о фактических обстоятельствах содеянного и знания о законодательно зафиксированных признаках преступления, вместе с общими началами назначения наказания[300]. Однако эти детали несущественны. Ведь даже и те ученые, которые признают наличие сложной структуры у доказательства, исходят из того, что доказательство представляет собой единство находящихся по взаимной связи частей. Так, В.С. Балакшин указывает, что понятие «доказательство» следует рассматривать как единство трех основных элементов: 1) сведений о фактах; 2) источников сведений о фактах; 3) способов и порядка собирания, закрепления и проверки сведений о фактах и их источников, причем не как простое суммативное единство, а как систему их самих и возникающих в этой связи отношений[301].

Итак, есть мнение, что доказательство как уголовно-процессуальная категория есть единство сведений о фактах и процессуальной формы[302]. Более того, В.А. Лазарева имеет все основания говорить, что это мнение большинства ученых[303].

К плюсам данной позиции можно отнести то, что доказательство перестали отождествлять с фактом-1 (событием). Но плохо то, что за фактом закрепилось представление как части объективной реальности. И совсем плохо то, что доказательства стали отождествляться с информацией, а бывший когда-то главным смысловым центром определения доказательства — логический, аргументационный аспект стал вообще игнорироваться. Доказательство не факт, а информация — вот в чем суть современного учения о доказательстве, навязанного криминалистикой[304].

Подвергнем критике эту позицию по нескольким направлениям.

Прежде всего, по поводу информационного подхода надо отметить то, что он не проводит различия между людьми и счетными машинами (компьютерами), между обменом информацией и обменом смыслами, то есть не принимает во внимание речь; механизирует представление о доказывании и доказательствах, игнорирует психологию и другие аспекты человеческой природы.

Надо иметь в виду, что люди мыслят не информацией, а смыслами, передаваемыми речью. Интерпретацию нельзя отождествлять с декодированием знаковых систем, такая аналогия слишком груба. И вообще трактовать информацию как истинный информационный сигнал, представляющий собой «единство материального носителя и средства передачи информации»[305], это значит существенно подгонять определение информации под схему теории отражения[306], упрощать мыслительный процесс, неразрывно связанный с речедеятельностью.

Сторонники информационного подхода представляют себе следователя (а в его лице вообще субъекта доказывания) в качестве воспринимающего устройства, которое на первоначальных этапах расследования, производства отдельных следственных действий «снимает со следа, по возможности не искажая, информацию»[307]. Следователь имеет дело с информацией, а еще точнее с «информационными сигналами»[308]. «Их так много, что фиксация всех в соответствующем процессуальном источнике, во-первых, невозможна, а во-вторых, лишена здравого смысла и не обусловлена необходимостью. Закреплению подлежит лишь те из них, которые имеют отношение к делу или подлежат проверке в период осуществления по нему производства. Поэтому в ходе следственного действия следователь, дознаватель фильтрует (еще как фильтрует! — А.К.) информацию для того, чтобы в соответствующем протоколе посредством знаково-информационных систем закодировать лишь ту, которая имеет значение для дела. Любая иная должна оставаться за рамками данного процесса. В ходе этой деятельности задача субъекта доказывания состоит в том, чтобы обнаружить, выявить и закрепить такую информацию или ее материальные носители (источники), которые позволят установить и доказать обстоятельства, входящие в предмет доказывания»[309].