Доказывание истины в уголовном процессе: Монография

Никто не может быть осужден без точных доказательств или явных улик в преступлении (ст. 304 Свода законов). Чем более тяжко обвинение, тем сильнее должны быть и доказательства (ст. 310). «Улики или признаки в совершении преступления сами по себе не составляют совершенного доказательства. Но сила их увеличивается, во-первых, когда многие признаки соединятся вместе; во-вторых, когда подсудимый не представит на них никакого уважительного опровержения» (ст. 341).

Были, наконец, созданы первые элементарные определения доказательств. Например, «совершенное формальное доказательство» — это неопровержимая легальная презумпция, с необходимостью приводившая к осуждению. Косвенная улика — это легальный знак.

Требуется система примет, признаков, улик для обоснования предположения о виновности подсудимого. Выстраивание цепи косвенных доказательств предполагает использование определенных общих правил — презумпций[227]. Кроме того, любая улика является придатком к общему правилу, лишь будучи соединены презумпциями в совокупность, они превращаются в юридическое доказательство.

А. Жиряев отмечал: «Улики, то есть обстоятельства, которыми, как своими спутниками, обыкновенно окружает себя преступление, или же вообще какое бы то ни было данное, составляющее предмет уголовного исследования, разнообразны»[228]. Он считал, что «улики то и имеют в себе характеристического, что указывают собою на что-либо другое, вне их находящееся; они — знак». И далее указывал на умственное предположение связи между уликой и доказываемым обстоятельством, которое делает судья. Природа этой предположительной, мысленно принимаемой связи, по его мнению, другая, чем у гражданско-правовых презумпций, а именно или необходимая, или обыкновенная. Очевидно, это можно считать первым научным определением уголовно-процессуального доказательства в российской литературе[229].

Подводя итог краткому обозрению истории доказательственного права России, можно сказать, что оно сформировалось в своих характерных чертах в период инквизиционного процесса. От архаичного подхода к пониманию доказательств как средств частноправовой борьбы за свои интересы общество пришло к публичному доказательственному праву, и так сложилось, что это право имело следственную форму. Этот момент надо учитывать.

Если доказательственное право Англии сформировалось под влиянием практики суда присяжных[230], то доказательственное право России сформировалось под нужды не народного и сугубо официального судебного учреждения, чьи полномочия были смутно различимы с полномочиями администрации. Поэтому формирование критериев допустимости доказательств происходило не естественным путем, характерным для общего права, а декретировалось законодательной властью, которая в свою очередь подвержена политическим влияниям и даже моде — в известной роде произвольно, без осознания внутренней, народной потребности («народосбережения», по выражению А. Солженицына), а только из соображений повышения эффективности бюрократии. Это, очевидно, роднит нас с Францией и другими континентальными европейскими государствами.

Наверное, в отношении следственной формы доказательственного права России будут справедливы слова М. Фуко: «Расследование — это форма знания, а отнюдь не его содержание. Это определенная форма знания, связанная с определенными типом власти и содержанием познания… Можно с определенностью сказать, что расследование — это политическая форма, форма управления, осуществления власти, которая при помощи судебных органов стала для западной культуры способом верификации истины, усвоения того, что будет считаться истинным, а также способом передачи истинного»[231].

Доказательственное право в определенный период своего развития регулирует оценку доказательств и берется определить критерии этой оценки. Однако современное доказательственное право основано на другом принципе — принципе свободной оценки доказательств, и соответственно фактичность становится предметом оценки судьи или должностного лица иного органа, уполномоченного разрешать дело по существу, по своему внутреннему убеждению[232]. «Цель уголовного судопроизводства, — говорили составители Судебных уставов, — есть обнаружение так называемой материальной истины относительно происшествия или деяния, признаваемого преступным, и наказание действительно виновного в совершении преступления или проступка»[233]. «Значение и сила доказательств и улик, собранных по уголовному делу, и влияние их на решение дела, — продолжали составители Судебных уставов, — могут быть определяемы судьей, или по установленным в законе положительным правилам о том, какие доказательства и улики и при каких условиях должны иметь для судьи полную убедительную силу и когда не могут иметь такой силы, или же по внутреннему убеждению судей, образовавшемуся при совокупном обсуждении всех обстоятельств дела»[234].